А мы, наоборот, передвигались очень медленно, Юкук что-то говорил хозяину, тот нервно озирался, а служителей у стены стало теперь двое, и сразу же они исчезли из вида.
Так, не спеша, мы втроем переместились в очень плохое место.
То есть оно было очень красивым, совсем как горное ущелье несколько недель назад, где подстерегли нас с Прокопиусом. Точно такой же двор, как тот, что мы оставили, вместо стен по сторонам — роскошный занавес вьющегося до самых крыш винограда, плюща, вьюнка, листья уже тронуты осенним пурпуром, этот же пурпур — закатное солнце, скоро вечер — лежит на коньке крыши.
Но, как и то самое ущелье, этот двор был совершенно безлюдным.
Ловушка.
Что он делает? — мог бы спросить кто-то, глядя на ковыляющего впереди седобородого Юкука. Но я слишком хорошо его знал, чтобы задавать такой вопрос.
Дойти до того самого места с дырами в каменной плите пола нам, конечно, никто позволять не собирался. Сзади нас возникли две фигуры служителей, и руки их были не пусты: кухонные ножи, длинные, такие могут пройти через тело человека насквозь.
Музыка в соседнем дворе разом замолчала, взрыв хохота множества глоток — и снова этот томительный счастливый ритм, позванивание колокольчиков, хлопки в ладоши.
А вот и пара спереди — да, да, все как в ущелье, у одного тяжелый каменный пестик, у второго… хуже — длинный железный штырь для мяса. Да это же наш служитель.
— Еще вина, — сказал ему Юкук. Тот нехорошо улыбнулся.
Юкук вдруг засуетился, затоптался на месте, выпучивая глаза — не обижайте дедушку, говорил весь его вид. Передняя пара (теперь улыбались оба) пошла к нам решительным шагом. Задние, кажется, тоже.
— Ты только не ошибись, мой милый, — быстро прошептал Юкук хозяину, — и тогда у нас все получится, как раньше.
И сделал резкий шаг — да нет же, прыжок — вперед.
Оказалось, что у этого дедушки с ногами все очень хорошо.
Я ждал, что увесистая палка, вроде дорожного посоха, скрывает любимое оружие Юкука — длинный, чуть изогнутый меч. Но нет, ничего она не скрывала. Это была просто палка. А ему ничего другого и не надо было.
Юкук, с полусогнутыми ногами, сделал поворот на месте, вытянув палку двумя руками вперед — казалось, он хотел раскрутить ее и запустить под крыши, вот только она прилипла к рукам, Юкук клонился в повороте, но оторваться от палки никак не мог.
Раздался тошнотворный звук — самый кончик палки соприкоснулся с виском одного из служителей, тот втянул голову в плечи, попытался взглянуть на нас, но, тряся головой и жмурясь, начал опускаться на камни.
А Юкук извернулся в обратную сторону, крутясь на месте, палка ударила теперь по локтю того, кто не хотел принести нам еще вина. Ударить выше Юкук просто не успевал, но тут очнулся от оцепенения наш хозяин, он рванул своего подчиненного за рукав, попытался швырнуть его на колени, споткнулся сам.
Мне оставалось только обернуться, потому что те двое, которые были сзади, топали и дышали совсем рядом, и у обоих были эти проклятые ножи. Что делать? Только упасть им в ноги, или одному из них, в надежде, что Юкук уже снова заносит свою палку, а его противники еще не поднялись.
Но падать кому-либо в ноги мне не понадобилось. Вместо этого пришлось увидеть удивительное зрелище: две небольшие ловкие фигуры, рушащиеся с приличной высоты по сплошной стене зелени, среди дождя оторванных листьев, падающих из их рук.
Один невидимка издал веселый крик, задние нападающие повернули головы — но им это не помогло, невидимки были уже рядом. А сзади слышалось такое же шуршание листвы и треск лиан, и я понял, что без меня, да уже и без Юкука с его старым боевым товарищем, здесь обойдутся. Да, это ловушка. Вот только не для нас, а наоборот.
Руки невидимок были пусты. Они ими и не пользовались, разве только для баланса. Они действовали по-другому: прыжок, удар под коленку, снова прыжок — с приземлением на руку или ногу пытающегося встать противника, приземлением обеими ногами, громкий выдох, хруст.
Сзади раздался новый удар дубинки Юкука по мягкой коже, под которой не было ничего, кроме кости. Страшный звук для человека типа меня, который лечил столько ран.
— Оставь им жизнь, — попытался сказать я. Юкук, может быть, меня и слышал, но невидимки, похоже, нет. Топот, прыжки, пыхтение; тишина и стоны.
— Ну, вот, — сказал Юкук тяжело дышащему и поцарапанному чем-то хозяину, который, кажется, потерял на глазах часть своего немалого веса. — Как раз твоя больница рядом, если кто-то еще дышит. Видишь, жизнь стала веселее. А теперь — бегом, лучше тебе сейчас тут не быть. Потом вернешься, не сомневайся. Ты сделал правильный выбор. Ах, вот коня бы…
Я очнулся от сна наяву:
— Мой конь, Юкук. Я сам со своей охраной пешком выхожу на Аугустейон и теряюсь в толпе. Среди людей меня никто не тронет. И еще со мной будет Феофанос. Один охранник бежит домой, посылает оттуда за мной коня, или носилки. Я жду среди толпы.
— Отлично. Благодарю, — просипел Юкук — он и правда задыхался от своих прыжков и поворотов, да и сейчас почти бежал.
Невидимки — в точном соответствии со своим именем — давно исчезли.
И уже входя в гремящий весельем первый двор, я услышал голос Юкука у себя за спиной:
— Видишь, мой дорогой, немножко свинца с крыш залить в такую палку — и зачем тебе меч? Ну, прибавь шагу, что ж ты тут так отъелся, а помнишь, каким был?..
Дальше его голос заглушило общее веселье во дворе, я схватил за руку нахмуренного, бледного Феофаноса и потащил его к выходу.
Аугустейон был открыт для публики — не совсем обычное дело: центр власти, преддверие императорского дворца, был заполнен каким-то взвинченным, праздничным народом. Закат делал скопище статуй на крыше правительственных зданиях малиновым, а возбужденная толпа здесь, внизу, была в основном в белом. Цвет траура в Поднебесной империи здесь — цвет праздника; но были и яично-желтые, веселые зеленые и все прочие краски, поблескивали золотые серьги в ушах и кулоны между ключиц. Многие держали в руках фляги с вином — что происходит?
Здесь, в центре, холмы как будто срезаны опытной рукой, здесь плоская площадка над невидимым с этой точки морем, его заслоняют портики и колоннады. И над крышами, колоннами и статуями нависает громада Софии, ее обширный свинцовый купол. София вырастает из хаоса роскошных лавок — ювелиры, менялы с их стопками золотых и серебряных монет напоказ, с первой прохладой уже начали продавать и драгоценные меха, а свечи, ароматы и книги здесь можно увидеть круглый год. Но сейчас торговые эргастирии были в основном закрыты, и толпа просто передвигалась по мраморным плитам, все говорили со всеми — да что там говорили, кричали!
Охранников моих толпа оттерла быстро — впрочем, тут мне они и не были нужны, пусть кто-то из них бежит домой, за конем, а лучше за носилками. Сесть, задернуть занавески. Какой длинный, тяжелый, а в общем — и страшный, пожалуй, день.