И уже на третьем звонке я услышал в трубке усталый голос:
— Детективное агентство «Сыск-профи».
— Убейтесь ап стену, — посоветовал я им.
Звук мотора морковной коробчонки я уже узнавал на слух.
— Ничего, что это не четверг? — спросила шуршавшая целлофаном Алина. — Я просто хотела зайти…
— Как вовремя, — сказал я. — Я как раз начал монтировать портативную дыбу.
Алина посмотрела на меня неуверенно.
— Моя дорогая, — сказал я ей нежно, — зачем ты посадила мне на хвост частных сыщиков?
— Боже ты мой, — пробормотала она после короткой паузы. — Наконец-то это произошло. Я так рада. Я уже не знала, что мне делать. Как ты?..
— Телефоны, — сказал я. — Когда у меня созрели некоторые мысли, я выписал последние двадцать звонков с твоего телефона.
— Сергей Рокотов, ты рылся в моей сумочке, пока я спала? Какой позор.
— Ты навела на меня сыщиков. Какой ужас. Да, я рылся и знаю теперь, какие у тебя в сумке таблетки. У тебя депрессии? Ты плохо спишь? Почему я никогда не видел, чтобы ты их принимала?
— Потому что у тебя я сплю без всяких таблеток! — почти крикнула она. И после паузы: — Два матерых шпиона. Мы нашли друг друга. Доставай дыбу.
— И так расскажешь. На кого работаешь, зачем следила, что узнала. Явки, пароли, адреса.
Мы начали неуверенно смеяться.
А потом я повел ее кормить, и все стало окончательно хорошо. Те, кто видел меня на кухне, привычно сообщают: твоя жена была счастливой женщиной, и чего же ей не хватало, интересно. Алина очень ловко обходит эту тему и слово «жена» вслух не произносит никогда. Но я же слышу, когда она на нем запинается. А она видит, что я слышу.
Мы поглощали очень нежного палтуса в соусе из белого вина (с испанскими оливками и поджаренным в оливковом масле кусочком хлеба вместо картошки), посматривали друг на друга и сдерживали смех.
— Итак, — сказал я, наконец — строго, но с добротой в глазах. То есть как положено.
Алина издала долгий, долгий вздох.
— Две причины, — сообщила мне она. — Можно вторую причину я назову потом, через несколько дней?
Мне завтра надо в Париж, я потому сегодня и приехала вот так, неожиданно. Вернусь — расскажу. Если еще будем дружить. А первая причина — ты умный мужчина, ты должен ее понять. Иначе я не знаю, как мне быть.
— Не надо мне комплиментов. Просто признавайся. Чистосердечно.
— Ну конечно. И глаза сюда. Все-все, сейчас буду признаваться.
Я уже знал, что настоящие глаза Алины — зеленовато-серые, а невероятный, дерзкий аквамарин — то были линзы. Но у нее в последние дни глаза болят, она что-то в них капает и ходит без линз.
— Сергей, я испугалась. Просто испугалась того, что со мной происходит. Неужели трудно это понять? Ты видишь меня не просто голой. Ты видишь все мои слабости. Вот эти складки здесь и морщины.
— А ты знаешь, у тебя есть другие складки, очень привлекательные…
— Не перебивай. Я сплю, у меня, наверное, открытый рот…
— И не сомневайся…
— Я засыпаю, ты уходишь на кухню работать, потом тихо приползаешь в постель, смотришь на меня сколько хочешь, спящую, ложишься рядом. И самое страшное — я к этому привыкла, мгновенно привыкла… Если я вдруг узнаю что-то про тебя — такое, что придется резко отвыкать, то это будет очень плохо. Мне этого совсем не надо. Хватит уж. А ведь я не знаю про тебя ровно ничего! Да тебя, такого, вообще не может быть!
Она почти начала кричать. Я поднял палец: во дворе началась собачья перекличка.
— Спаниель и доберман, — сказал я. — Из соседнего подъезда.
— Ах, извини, я их расстроила. Но так же нельзя — ничего про тебя не знать.
— А спросить было сложно? Сергей Рокотов, ты, вообще, кто?
— Я боялась! А потом, я хотела точно знать, а от тебя получила бы — что? Слова. И не знала бы, правда это или нет.
— А не веришь ты в добро, дорогая Алина… Стоп, я понял. Ты хотела знать, не сидел ли я случайно в тюрьме.
— И это тоже! Конечно! А иначе откуда в тебе такая внутренняя силища? Ты же со мной обращаешься как с девочкой. Это смешно. И мне это нравится. А твой английский, с очень странным акцентом?
— Ну да, а ты — знаменитая, богатая женщина, с положением в этом вашем… А тут неизвестно кто…
— Стоп-стоп, давай пока не будем насчет богатой женщины. И я просто попросила этих бывших милиционеров узнать точно, кто ты и кем ты был. И получила. Получила массу неприятностей. И больше почти ничего.
Я вспомнил Шуру и Ивана, а может быть, Ивана и Шуру — как они выяснили, что некто, вроде как из обычной милиции, попытался покопаться в моем личном деле. И нарвался.
— Они мне сначала сообщили все, что я и так знала. Про сегодня. И что никаких других женщин нет.
— А что, это утешает… Ты что думаешь, я могу вот так просто завести женщину с другим запахом, другой кожей?
— В это я еще поверю. Но извини, ты — шпион? Хотя бы наш? Это я про твой акцент английского. Мне эти сыщики сказали, что последние сведения на тебя — ты стал репортером этой, как ее, газеты. До того — все закрыто. Наглухо. Это что значит? А еще они сказали, что ты склонен к немотивированному насилию над их оперативниками, те отказываются работать. И начали тянуть с меня деньги.
— Они такие нежные, эти их оперативники. И не понимают юмора. Да не шпион я, дорогая Алина. Все куда проще. А моя прошлая биография и правда недоступна. Хотя могли бы найти хоть одну строчку — «служба в Вооруженных силах». Дальнейших подробностей не будет. Потому что документы на меня вернулись в ГРУ. Главное разведуправление. Зачем они там лежат — черт их знает. Выкинуть забыли.
— Шпион, — сказала Алина, и было очень трудно понять ее чувства. — Настоящий.
Я вздохнул. Собаки под окном договорились и умолкли.
— Да не шпион. Иначе я не болтался бы, возможно, сегодня по всему миру, от одного виноградника до другого. Хотя — не знаю. Ну, я числюсь в ветеранах. Войны, которой не было. Глупо, да? Ничего не было. А я был там и есть здесь сегодня.
— Где? Афганистан?
— Афганистан хотя бы официально был. А тут хуже. Мозамбик и Ангола. Это откуда писали, что войны нет, а если есть — то без нас, а мы все больше строим электростанции и ведем геологические разработки по части кимберлитов. Нас-там-не-было.
— А что ты тогда там делал?
— Да всего-то был переводчиком. Переводчиком при миссии военных советников в Мозамбике. А переводчики там шли по ведомству ГРУ, потому что надо ведь было нас хоть по какому-то ведомству числить. А я туда попал прямо из военного института. Считался счастливчиком. Время было советское. За границу поехал.