Я чуть вздрогнул, а Бармак уже вел меня по дорожке сада, расчерченного на квадраты подстриженными кустами роз и гардений. Каждое ложе для обедающих помещалось в уединенном пространстве между этих зеленых, по пояс человеку, стен. И достаточно было откинуться на подушки, чтобы оказаться наедине с твоим собеседником среди аромата зелени и цветов. Жужжали струны, ласкал душу грустный голос певицы, бегали мальчики с мисками и большими блюдами. Я вздохнул.
— Позвольте же мне вас угостить, как не раз угощали меня в вашем доме, — продолжал, чуть задыхаясь от ходьбы, болтать благостный учитель. — Я так давно не развязывал собственный кошелек… Как там называется это мервское вино, кувшин которого стоит больше, чем целый верблюд…
Тут он краем глаза заметил, видимо, что-то в моем лице, но сделал вид, что это его не касается.
— Да расскажите же, что с вами произошло, Бармак, — наконец сумел вставить слово я. — Неужели вы действительно счастливы, уча какого-то смуглого парнишку? Вы повелитель Балха, Бармак. Царь. Мелик. Ихшид. Если вам надоела власть, то в конце концов вы могли бы попросту ничего не делать…
— А счастье в жизни вовсе не в том, чтобы ничего не делать, — расплылся он в хитрой улыбке верблюжонка. — Вы очень, очень молоды, Маниах, но когда-нибудь в вашей жизни наступит момент, когда вы спросите себя: а что же вы действительно хотели делать, хотели всю жизнь? Так, два летних супа и сладковатый слоеный хлеб, если здесь не разучились его печь, — с этакой корочкой… И та самая баранья печень… — осчастливил он улыбкой юношу, склонившегося к нам. — А что принести мне — вы знаете. Да, так вот, Маниах, власть, знаете ли, это не радость. И есть, кроме власти, такие интересные дела — хотя бы ваш великий предок и его замечательная история. Не морщитесь, я знаю, что вы слышать не можете его имя. И не желаете признавать себя его прямым потомком. Но согласитесь, что тысяча лет назад — это достаточно давно, чтобы спокойно относиться к совершенным им разрушениям и убийствам. А пройдет еще тысяча лет — да он будет попросту героем. И у ромеев, которые зовут его… как? — э-э, Александром. И у нас, зовущих его Искендером Двурогим.
— А пока что вы, как я знаю, вычислили настоящее имя той женщины, которую я с удовольствием признаю своей прародительницей, — вздохнул я.
— Это же так интересно! — воскликнул Бармак. — Женщина, остановившая кровавую руку разрушителя Согда. Она ведь не просто имя в старом свитке — она действительно из рода моих предков, да и ваших, Маниах, — вы думали о том, что у вас тоже есть права, хоть и не первоочередные, на трон Балха? Правда, до вас в этой очереди еще множество людей, но все же… Мы столько раз говорили об этом с вашим уважаемым дедом. Посмеивались, конечно.
— Вот расскажите-ка о другом, Бармак, — подхватил я, запуская зубы в лучшую за последний месяц моей жизни еду. — Царства Балха больше нет? Халиф или Абу Муслим отменили его?
— Да что вы, что вы, зачем же так, — помахал рукой он. — У меня ведь есть сынишка, вот ему я и передал власть. Не то чтобы он тоже увлекался этим делом — сегодня, знаете ли, есть места поважнее, чем Балх. А я сам… это ведь такое удовольствие — путешествовать, говорить с людьми, владеющими старыми книгами и документами… Но вы не дали мне договорить, — вдруг обвинил меня он. — О женщине по имени Рокшана я узнал все, что мог. И — вы правы — узнал про то, как ее на самом деле звали: Роушанак. А на древнем языке моей страны и вовсе — Вахшона. А пока я с ней разбирался, наткнулся на любопытный эпизод из жизни нашего героя, о чем вы, конечно, слышали. О том, что Искендер Двурогий якобы летал по небу на огромной птице-грифе. И часть его побед объясняется именно благодаря этому факту. Вот тут я зарылся в старые книги уже всерьез.
— Бармак, но чего только не говорят про Искендера! — запротестовал я. — Люди не летают на птицах. Таких птиц нет.
— Э-э-э, как вы поспешны, друг мой Маниах, — засветился улыбкой он. — Это сейчас таких птиц нет. Но ведь дело было больше тысячи лет назад. Что мы знаем про тех, древних, зверей и птиц? Я начал копаться не в летописях, а в легендах. Мне было интересно — говорится ли там о такой птице без всякой связи с именем Искендера? Так вот, что-то там есть. Да, что-то есть. И, наконец, такой факт многое объяснил бы. Все эти его победы, одна за другой. Вот представьте себе — полководец, способный подняться над полем битвы на высоту птичьего полета. Видящий, как бронированная конница обходит его с тыла, прикрываясь холмом или рощей. Машущий сверху рукой. Бросающий навстречу врагу отряд боевых слонов.
— А почему тогда не посадить верхом на десяток таких птиц лучников и не дать им обстрелять приближающегося противника? — предложил я.
— Маниах, вы позволяете своей фантазии взять над собой верх, — упрекнул меня он. — Если бы это было правдой, то летописи содержали бы хоть слово о таких лучниках. А в летописях ничего подобного нет, они четко говорят: одна огромная птица для полководца. А раз так…
И поднятые к закатному небу глаза его стали теплыми и задумчивыми.
— И вы этому всему учите того самого мальчика? — поинтересовался я, приканчивая суп.
— Этому, и мудрости Аристотеля — царя всех философов, и индийскому счету, который так интересует его отца («казначей дома Аббаса», вспомнилось мне), и языку Ирана… А читать ему священные книги мне не доверяют, конечно…
И тут я, сгрызший, как степной волк, уже немало бараньей печени, перевел взгляд на миску с едой в его руках.
В ней был рис, политый овощной подливкой. И еще он время от времени аккуратно отправлял в рот ломтики фруктов.
— Бармак, — сказал я, — вы не едите мяса. Вам не зря не доверяют говорить с мальчиком о священных книгах. Вы остаетесь почитателем того, кого у нас… о, бог Небесный, у нас… в Поднебесной называют Учителем Фо. А в Инде — принцем Гаутамой. Скажите мне, зачем же тогда вы отдали новым богам ваш монастырь? Завоеватели грозили вам смертью?
Он улыбнулся долгой мечтательной улыбкой.
— Учителю Фо все равно, какие слова произносят, обращаясь к нему, эти маленькие человечки там, внизу, — медленно проговорил он. — Все равно, на каком языке — он понимает их все. Человечки сами делают свою карму, тут им не поможешь. Но мы с вами, Маниах, мы — люди, которым карма в этом перерождении принесла невиданные подарки… Богатство, знания, ум… Вы ведь знаете, что в любой век, у любого народа едва ли один из тысячи тысяч может похвастаться такими знаниями, такими способностями, как у нас с вами. Остальные… — он доверительно наклонился ко мне, — они не знают и не хотят знать ничего, кроме своего маленького городка, рощицы фруктовых деревьев, дороги, уходящей за горизонт, — а что там, на этой дороге, еще дальше, им неинтересно… Вот скажите мне, самый богатый человек в Самарканде: как вы относитесь к этим людям?
Я раздраженно проглотил очередную порцию мяса.
— Что значит — как? Это ведь мои соотечественники. И… когда им больно, мне жалко их, какими бы они ни были. Как же еще к ним можно относиться?
Тут я увидел в глазах Бармака искреннее тепло.