Я долго щурился, закидывая голову и пытаясь разобрать, что же исполнено ее рукой в стиле «спутанная трава». А когда разобрал, то чуть не упал в зеленоватую непрозрачную воду у самой пристани.

Над воротами моего дома красовалась надпись: «САД НАСЛАЖДЕНИЙ ЯН ГУЙФЭЙ».

ЭПИЛОГ

В моей долгой повести пора, наконец, поставить точку, но я просто не знаю, как это сделать — потому что в самой жизни я этой точки не вижу и, надеюсь, мои глаза увидят ее лишь в самое последнее мгновение, и никто не успеет заметить в них страх.

Даже мертвые никуда не уходят, пока они остаются в нашей памяти, — а я до сих пор ясно вижу лица героев этой повести моей жизни. Зарезанный Рокшан, чьего настоящего имени в империи так никто и не знает — он остался Ань Лушанем. Застреленный господин Чжоу, который играл в го на слишком многих досках. Но, впрочем, большинство из них живы. Действительно, видимо, ставший бессмертным Светлый император так и обитает в своих павильонах в углу столичного дворца. Молодой император и его непобедимая супруга все еще воюют на неспокойном севере. Не знаю, в военном или гражданском облачении, но где-то служит, наверное, храбрый Цзя Дань. Отдыхает в своем самаркандском домике мудрый Юкук. Я думаю о них, я помню их всех.

И только одного человека я не то чтобы не вспоминал — скорее изо всех сил старался забыть. Но он мне этого не позволил.

Дело было жарким вечером, когда я вернулся домой после бурного разговора на лежанках у Сангака о странных и очень неплохо вооруженных людях, засевших на острове Хайнань всего в нескольких днях пути от устья Жемчужной реки. Я слушал одно за другим донесения, что возглавляющий этих ребят некий Фэн Жофан на самом деле перс, то есть настоящий мореход. А также, что его окружает целая толпа персидских и других рабов, что на его грандиозных пирах жгут только чистый ладан, который стоит целое состояние. А также мнение Амихрамана, что просто нельзя позволить, чтобы теперь уже новые наши торговые пути на Запад контролировала какая-то банда пиратов неизвестной численности, руководимая неизвестно кем, имеющим неизвестные намерения. Нужно послать кого-то на остров с визитом вежливости (монаха? покупателя рабов? продавца благовоний?), а затем, кто знает, и снарядить туда хорошо вооруженный отряд, говорил он. Сангак молчал, но с сомнением крутил мощной головой.

Кончился же совет тем, что я прервал молчание и сказал, что разговор идет не о том. На мой взгляд, если в нескольких днях пути от богатого торгового города сидят пираты, то это означает, что в самом городе есть минимум десяток их шпионов. И нам надо начинать не с подготовки экспедиции, а с выявления этих людей у себя под носом, то есть с обороны. Потому что даже моя островная крепость — если, конечно, им будет не лень добираться туда от складов и лавок самого города, — не настолько хорошо защищена от возможного вторжения, как хотелось бы. Город же, с его богатствами, — и подавно. А вот когда мы будем готовы к любым неожиданностям, можно поразмышлять и о нападении.

Ян же в это время, как оказалось, находилась не так уж далеко от нас — тоже в городе, в книжной лавке на набережной, в очередной раз закупая новинки с пылающего севера. Домой она вернулась сразу после меня, и только когда ее паланкин поднесли к высокому крыльцу и хозяйка дома вошла в прохладный полумрак комнат, она дала волю восторгам.

— В Поднебесной появился новый великий поэт, — сказала мне Ян драматическим шепотом. — Его читают все, его переписанные десятками кистей стихи есть в любой лавке. От его строчек — просто холод по шее. Какое счастье!

— Что, неужели как Ли Бо? — вяло спросил я, устраиваясь на мягкой лежанке.

— Другой, совсем другой, — замахала руками Ян. — Ли Бо писал о красоте жизни, о луне и цветах. А этот… Его стихи пахнут дымом пожарищ, в них звучит металл. А еще — он и сам настоящий воин и герой. Почти такой же, как ты. Знаешь, что с ним произошло? Его арестовали мятежники, когда он, переодетый в крестьянское платье, пробирался через их боевые порядки в ставку императора в Линьу.

Тут я заинтересовался — история действительно была, скажем так, по моей части.

— Они притащили его в Чанъань, сделали рабом и заставили таскать награбленное, грузить на спины верблюдов. О Небо, жители несчастной столицы, наверное, теперь никогда не смогут видеть обыкновенных верблюдов без ужаса — сколько же их, караванами, ушло в пещеры к варварам! Казалось, что грабить уже нечего, но верблюды приходили снова и снова… Какие страшные дни пережила Поднебесная…

— И что наш герой в крестьянском платье? — напомнил я ей.

— Он работал — но месяц за месяцем наблюдал, записывал, составлял планы варварских позиций в столице. И готовился к побегу. И ведь бежал! Он пробрался-таки в ставку к Сыну Неба, рассказал ему все, один на один, а потом, как ты уже знаешь, был штурм столицы. И мы победили. И наш великий поэт стал советником императора. Да ведь ты однажды встречав его! — вдруг спохватилась она. — Хотя вряд ли ты помнишь, он тогда держался как-то скованно, наверное, потому, что стихи его были тогда не так знамениты. Но вот когда началась война… Это просто невероятно, какая сила звенит теперь в его строчках!

— Ты забываешь, что хоть и медленно, и в два приема, но что-то прочитать я могу, — напомнил я, преодолевая лень, чтобы встать с лежанки и подойти к ней. — Может быть, я все-таки способен оценить и эти стихи? А заодно и вспомнить, о ком же речь?

— Ты невероятный, прекрасный человек, более достойного я не знала, — сказала мне она прерывающимся голосом. — Но не обижайся — вот этого ты никогда не сможешь оценить. А жаль, как жаль…

Я склонился над ее плечом, на теплой коже которого играли отблески свечей, и с изумлением увидел в правом верхнем, заглавном углу свитка знакомую фамилию господина Ду. И еще его имя, которого до этого момента я не знал и не интересовался им: Фу. А дальше выстроенные Ду Фу в боевые порядки ряды прямых жестких иероглифов двинулись на меня, как воины империи из клубов красной пьии, под мерный рев барабанов:

Когда ворвались варвары в столицу

И овладели алыми дворцами,

Все девять храмов начали дымиться,

И Млечный путь стал красным, словно пламя.

На десять ли взлетела черепица,

И занавеси жарко запылали,

И предков наших древние таблицы

Среди развалин жарким пеплом стали.

И бушевал всю ночь грабеж позорный,

Не кончившись и в утреннем тумане,

Пока толпа предателей придворных

Писала поздравленья Ань Лушаню.

Но вот победы барабан ударил,

И мы войска империи встречали,

И радовались от души от самой,

Что вновь сажают тутовые рощи,

Что снова строятся дворцы и храмы,

Исполненные истинною мощью.

Сам государь руководил обрядом,

И я стоял, не зная, что со мною,

С могучими сановниками рядом.