Повинуясь моим приказам, все — включая ставшую очень серьезной и собранной Меванчу, — начали разъезжаться с подворья поодиночке и парами.
Их никто не задерживал.
Выехал на промозглые от дождя улицы и я в сопровождении двух охранников.
А потом начался спектакль. Мы втроем сошли с коней, зашли в винную лавку (естественно, отнюдь не в первую попавшуюся) и очень быстро вышли из нее — все та же компания: богатый западный торговец и два его охранника — но роль одного из охранников играл уже я, а место на моем коне и под моей теплой накидкой занял мой охранник.
После чего один человек остался в очередной лавке, а прочие продолжили путь, неуклонно продвигаясь в сторону Западного рынка. По пути к нам присоединился еще один человек Сангака.
Для постороннего наблюдателя все эти странные маневры должны были выглядеть довольно загадочно, разгадка же была проста. Суть дела была в том, что люди постоянно подменяли друг друга.
У входа на Западный рынок наша троица зашла в хлебную лавку и вышла из нее, после чего три человека тронулись в трех разных направлениях. Ну а я сам, в белом переднике пекаря, остался в лавке у печей; а настоящий помощник пекаря в это время угрюмо подпрыгивал в моем седле под нескончаемым дождем.
Для любого наблюдателя — если только он не начинал вглядываться в нашу компанию в упор, — картина выглядела совершенно однозначно: те, кто зашел в лавку, вроде бы из нее и выходили, одетые в ту же одежду и в целом похожие на обыкновенных караванщиков с Запада. Конечно, на господина Чжоу работали люди, которые умели различать людей по посадке в седле, по повороту головы и напряжению шеи. Но дело в том, что мы проделали нашу операцию по подмене человека столько раз, что, когда в головы следящих закрались бы подозрения, возвращаться в нужную точку подмены одного человека было уже просто поздно. Ведь для начала надо было догадаться, какая именно точка была ключевой.
В теплой пекарне я провел два дня, по большей части погрузившись в сон на деревянных досках у мешков с мукой. Потом меня препроводили в сапожную лавку и только из нее — в домик в южном квартале Юнъань, у канала, где жил до того сам сапожник.
И мое проживание там было бы похоже на нормальную человеческую жизнь, если не считать того, что таких домиков мне пришлось после того поменять целых три. Поскольку каждый квартал находился под неусыпным наблюдением квартальных надзирателей — отчего воровство и убийства в столице случались весьма редко.
Конечно, очень немногие квартальные надзиратели были способны заметить, что хорошо знакомый им обувщик начал выглядеть и ходить, и держать голову как-то не совсем так, как прежде. Другое дело, что через три-четыре дня это было бы уже более реально. Но к этому моменту я перемещался куда-нибудь еще.
Однако смысла в этой беготне я видел все меньше и меньше. И начал нарываться на неприятности.
Однажды я сел на ободранного ослика и, затесавшись между повозок, отправился к тихому и уютному дому еще одного согдийского торговца — Гурека, сына Гурака.
И увидел, как в стоявшую у его ворот повозку — почти телегу — судебные приставы загоняли помощников Гурека. Самого его, видимо, арестовали сразу. А теперь пришла очередь его людей. Мокрые, понурые кони приставов раздраженно переступали с ноги на ногу, по лицам увозимых стекали капли, они говорили что-то стоявшим в воротах, те в ответ кивали, а толпа — и я в том числе — молча наблюдала за происходящим.
Никто в столице, кроме иностранцев, и представления не имел, что на их глазах увозят не просто группу злоумышленников — идут невиданные массовые аресты. Столица думала, что живет нормально, не считая затянувшихся дождей.
К вечеру мне привезли новые известия: взяли, вслед за хозяевами, всех управленцев глав торговых домов.
И я окончательно убедился, что имею к этой истории если не прямое, то уж наверняка косвенное отношение.
Потому что список арестованных составлялся мной.
Так, арестованы были все три согдийских торговца, которых назвал мне в числе находившихся под его покровительством великий полководец Ань Лушань. Но были арестованы и другие его столичные друзья и агенты. Имена их все прошедшие недели скапливались на моем столике для записей, на клочках бумаги, прижатых драгоценными фигурками из камфарного дерева, подаренных Ян. Мой список постоянно пополнялся по мере наблюдения за ночными перемещениями Меванчи, которая бегала далеко не только в дом Ношфарна, и за поведением моих соотечественников. Там были пометки, которые постороннему человеку разобрать было трудно. Мне казалось, что только я мог понять, что тут содержатся сведения обо всей сети людей Ань Лушаня в столице, обо всем, чем эти люди занимались: поставляли полководцу невинный лен и куда более интересное железо, отправляли на северо-восток курьеров на следующее утро после того, как ведьма Чжао посещала их подворье или дом…
И вот теперь эти все люди были увезены из своих домов, и лавок, и складов. Наверное, записи эти не следовало держать так открыто. Пусть даже это были лишь имена и загадочные пометки.
Но кто мог их видеть? Я помню, как несколько дней назад вздрогнул, увидев у самого входа на лестницу, которая вела в галерею ко мне в комнаты, Удай-Бабу. Пророк новой религии осторожно нес перед собой миску с рисом, в котором было проделано пальцем углубление, а в образовавшуюся ямку щедро вылит какой-то из соусов Сангака.
Хитро посмотрев на меня черными глазами с вывороченными красными веками, пророк развернулся и двинулся обратно во двор. А я тогда, помнится, подумал, что вряд ли стоит держать вот так, на виду, бумажки с именами «людей Ань Лушаня».
Когда я видел эти бумажки в последний раз? Получалось, что за два-три дня до вынужденного бегства. Потом было как-то не до них, и тут меня разбудили с тревожными вестями. Вырисовывалась очень логичная картина: бумажки воруют, несут в чью-то канцелярию, и чья-то рука заносит кисть над свитком… Как раз два-три дня. И по зрелом размышлении я понял, что не Удай-Бабу надо подозревать в их краже. А совсем другого человека.
Оставалось понять сущий пустяк: почему не арестовали меня. Потому, что я вовремя скрылся? Или никто и не собирался этого делать? Вообще-то никаких признаков того, что кто-то собирался прийти и за мной, не было и в помине. И не было ни единого способа выяснить, а не напрасно ли я сорвал с места всю верхушку торгового дома Маниаха. Кроме одного способа — вернуться домой и быть арестованным. Или не арестованным.
Это была глупейшая, попросту тупиковая ситуация.
Бесконечно же отсиживаться в моем очередном сыром и неуютном убежище, куда постоянно проникали запахи подгоревшей баранины — ее готовили уйгуры в грязном соседнем ресторанчике, — было совершенно бессмысленно.
Раз за разом люди Сангака бесстрастно докладывали: вокруг моего пустого дома маячат все те же персонажи, которые, как мы считали, работали на господина Чжоу. В общем же — никаких перемен, не считая дамы в экипаже.
— Какой дамы? — устало поинтересовался я.