Он резко остановился и, облокотившись о стол, навис надо мной — приятной, симпатичной и хорошо пахнущей глыбой.
— Ты себе цены не знаешь, — мелодраматичным тоном произнес он, снова вызывая у меня желание захохотать.
Если бы не уроки Кирилла, я наверняка поверила бы этому «ты себе цены не знаешь».
Но я теперь тертый калач. Поэтому сказала:
— Вы зря теряете время.
— Почему?
— Потому что все это у меня уже было — греческий профиль, Шнитке, рестораны, Париж и «ты самая красивая».
— Что, обожглась?
— Еще как. У вашего брата — с деньгами и внешностью — как-то не очень с теми самыми моральными принципами. Нет их!
— Ты рассуждаешь как старорежимная барышня.
— Я такая и есть.
— Тогда выходи за меня замуж.
Он сказал это совершенно серьезно, без тени иронии.
Я уставилась на него в полной растерянности, чувствуя, как вспотела спина.
— Если ты не можешь со мной поужинать просто так, то выходи за меня замуж, — повторил Андрей Иванович.
— Ничего, что мы видимся в третий раз? — уточнила я.
— Нормально. Тем удивительнее будут открытия…
Сказать, что он был неприятен мне, я не могла…
Я вообще ничего не могла сказать себе, кроме того, что мне отчаянно не хотелось ни за кого замуж.
На данный момент, во всяком случае.
Ипотеку брать не придется, хихикнул кто-то внутри меня, — у него денег на три квартиры хватит…
— Ну? Что ты молчишь?
— Прикидываю. Мне квартира нужна, машина хорошая…
— Договорились.
— А еще я собираюсь пару-тройку детишек усыновить… А если серьезно, Андрей Иванович, мне кажется, я люблю другого человека.
— Того, с тюльпанами, что ли?
Я встала, давая понять, что этот цирк мне надоел.
До смерти…
Он достал из кармана ключи от машины, поиграл ими с задумчивым видом.
— Значит, у меня никаких шансов?
— Слушайте, да идите вы… — вырвалось у меня, оттого что надоело выкручиваться и уходить от ставшего вдруг неприятным разговора.
— Я все понимаю… Тебе надо подумать. Я подожду. — Он поцеловал мне руку, едва коснувшись ее прохладными губами, еще раз многозначительно повторил: — Я подожду… — и ушел, мягко прикрыв за собой дверь.
Я опять вскипятила чайник и сделала себе кофе. Тройной крепости.
Осталось горькое ощущение, что я обидела хорошего человека. Во всяком случае — неглупого. И нежадного.
— Ну и ладно, — пробурчала я вслух. — Я его вижу всего-то в третий раз!
До зуда в руках захотелось позвонить Говорову. Я даже телефон достала, но в последний момент передумала.
Старорежимные барышни никогда не звонят первыми.
Мобильник вдруг завибрировал у меня в ладони в беззвучном режиме.
— Кит, — улыбаясь, сказала я, — я только что отказала одному банкиру…
— Елена Владимировна, — громыхнул бас Таганцева, — я с нарядом мчусь к вам домой.
— С каким нарядом, душа моя? Со свадебным?
— С Наткой беда, — отрезал Константин Сергеевич и отключился.
После третьего удара шкаф начал медленно крениться на нее.
Она подперла его спиной, понимая, что выдержит еще от силы минуту-две, а потом убийца — ее Владик, ее принц и мечта — ворвется в квартиру и разрядит обойму в нее и Сеньку.
Соседи не помогут — они почти все на работе.
И Таганцев вряд ли успеет…
Господи, если бы она знала, что смазливое личико, хорошая фигура, легкий нрав и стремление к счастью могут иметь такие последствия…
Глухие удары в дверь становились все сильнее, шкаф больно ударял в спину…
То, что Тишко проделывал все это молча, без уговоров и угроз, было особенно страшно и не оставляло никаких шансов на спасение.
Он пришел убивать свидетелей. Его ничто не остановит. Он сделает свое дело и успеет скрыться до того, как нагрянет полиция.
Так всегда бывает в кино.
Сенька убежал на кухню, и его не было уже пару минут.
— Сенька! — хрипло крикнула Натка. — Открой окно и кричи: «Помогите!» Слышишь?! А лучше — «Пожар!» А еще лучше — устрой его, этот пожар, ты сумеешь!
Последний удар оказался особенно сильным — видимо, Тишко вложил в него всю свою злость.
Шкаф сдвинулся на несколько сантиметров, образовав между косяком и дверью жуткий зазор.
— Помогите! — простонала Натка.
Из кухни прибежал Сенька и, прячась за шкафом, стрельнул из игрушечного ружья в щель какой-то темно-коричневой жидкостью.
Тишко вскрикнул и выматерился.
Остро запахло уксусом.
— Жалко, эссенции нет, — шепнул Сенька, — только фигня бальзамическая… Все равно глаза щипать будет.
В ответ прозвучал выстрел. Один, второй, третий…
Зеркало, висевшее напротив злополучной щели, разлетелось вдребезги.
Почти одновременно послышался топот на лестнице и жуткие крики:
— Оружие на пол! Руки за голову! Не двигаться!
— Ну, вот и полиция приехала, — деловито произнес Сенька, по-киношному дунув в ствол своего ружья. — Не прошло и полгода…
Натку приводили в чувство всем скопом и всеми возможными методами — нашатырем, коньяком, валокордином, уговорами, холодными компрессами и даже пощечинами.
Вообще-то она давно пришла в себя, но боялась это показать.
Как она посмотрит Лене в глаза?
А Таганцеву?!
А Сеньке?!
— Лучше бы я умерла… — прошептала она после очередного Лениного похлопывания по щеке.
— Без тебя будет скучно жить, — ответила Лена и сунула сестре под нос не ватку, а целый пузырек с нашатырем.
Натка задохнулась, закашлялась, открыла глаза и села.
Сеньки в комнате не было — только Лена, Таганцев и тот парень — «не супермен», который утром встречал у подъезда сестру.
У него были умные, серые, насмешливые глаза, и почему-то именно перед ним Натке стало особенно неудобно.
— А Сенька где? — спросила она.
— На кухне. Наверное, бомбу очередную делает, — усмехнулась Лена, присаживаясь рядом с ней на край дивана.
— Ты как? — спросил Константин. — Может, все-таки врача вызвать?
Не отвечая, Натка встала и побрела на кухню.
За ней гуськом пошли все остальные.