У папаши имелись автосервис и какой-то дальний родственник в префектуре, на основании чего он искренне полагал себя хозяином мира. Как-то раз перед родительским собранием я слышала, как он орал на молоденькую учительницу литературы за то, что та поставила его распрекрасной дочери трояк за сочинение. Учительница пыталась объяснить, что если человек пишет: «Великий писатель Лев Толстой одной ногой стоял в прошлом, а другой приветствовал настоящее», то ему и трояка, в сущности, много. И между прочим, неплохо бы этого самого писателя Толстого, приветствующего одной ногой настоящее, для начала почитать. Ну, как минимум, чтобы не возникал вопрос, почему Наташа Ростова ушла от мужа к Дубровскому. К слову, для общего развития и Пушкина было бы неплохо почитать.
Папаша на это орал, что он сам разберется, читать его дочери Пушкина или, напротив, Хренушкина, а вот учительнице, если она еще раз себе подобное позволит, придется плохо: вылетит из школы, как пробка из бутылки, без выходного пособия и с волчьим билетом. И пойдет работать на панель, где ей самое место.
Учительницу он тогда довел до слез.
— Мам, — сказала Сашка. — Ну это же ее отец — жлоб и хамло. При чем тут Даша? Она-то нормальная… И между прочим, папашу своего терпеть не может. Он и на нее тоже орет знаешь как?
Я не знала, как папаша орет на Дашу, но, честно говоря, не очень верила, что у такого родителя может вырасти нормальный ребенок. Хотя… Даша — со всем своим апломбом, дорогими сапогами, ярким макияжем и вечным орбитом во рту — всего лишь девочка. Наверное, ей и впрямь несладко жить с таким папашей, который к тому же еще и постоянно орет.
— Мам, — Сашка обняла меня. — Можно мне в пятницу после школы к Дашке?
— Можно, — сказала я. — Только сделай уроки на понедельник и возвращайся не поздно. Мы в субботу переезжаем, не забыла?
Сашка энергично затрясла головой — нет, мол, не забыла, забудешь такое! — звонко чмокнула меня в щеку, похватала тетрадки и убежала в комнату. Я придвинула материалы дела с несчастливым номером с окончанием на «тринадцать». Садиться сегодня за статью у меня просто нет сил, все равно ничего путного не напишу. Ну, хоть дело почитаю.
Зазвонил телефон. Опять Даша… Опять на два часа. Сашка снова не выспится и будет ходить как сонная муха.
— Мам, тебя! — заорала дочь из прихожей. — Теть Маша!
— Значит, так, Кузнецова, — забасила трубка Машкиным голосом. — В субботу мы к тебе приедем к трем часам. С тебя кофе и пироженка. Пашка договорился взять на работе «Газель». Мы туда все твое барахло впихнем и за одну ездку тебя перетащим на новое место жительства. Круто?
Круто, еще как. Машка — золотой человек. Дураки те, кто говорит, что женской дружбы не бывает. Женская дружба (если она настоящая, конечно) куда как крепче мужской.
Паша — Машкин муж. Он тоже юрист. Мы все учились в одном институте, только Павлик — на два курса старше нас с Машкой. В институте он никогда не отказывался помочь с курсовой, а когда у меня умерла бабушка — взял на себя организацию похорон, сейчас вот раздобыл «Газель», чтобы помочь с переездом.
Вообще-то сначала я собиралась машину нанять, чтобы не грузить никого своими проблемами. Купила «Из рук в руки», позвонила по нескольким объявлениям и пришла от цен в ужас. Стало совершенно очевидно, что если заказывать машину, то на ближайшие три месяца я останусь не только без вожделенного трюмо, но, пожалуй, и без хлеба.
Можно было бы, наверное, попробовать перевезти вещи на моей «Хонде», но для этого придется сделать минимум пять ездок с одного конца Москвы на другой. А машинка и так на ладан дышит. Каждый раз, садясь за руль, я долго уговариваю ее потерпеть еще разочек и клянусь оттащить на сервис вот прямо завтра. И каждый раз не получается. Пять ездок из Царицына в Митино «Хонду» мою доконают. И тогда, боюсь, никакой сервис не поможет.
В итоге Машка, как водится, обругала меня идиоткой, велела никого не нанимать и не насиловать собственную машину, озадачила Павлика, и вопрос был решен.
— Мань, спасибо тебе, не представляю, как бы я сама все тяжким трудом заработанное перла на новую квартиру…
— Угомонись, — оборвала меня Машка. — Главное — про кофе не забудь. И давай рассказывай, как у тебя там на новом месте. Как работается?
Я рассказала. Двадцать одно дело прочитано, голова пухнет, с работы прихожу в десять вечера, в общем и целом по больнице температура нормальная. Вот сейчас сижу с делом о лишении родительских прав. И, честно говоря, не представляю, с какой стороны за него браться.
— Браться за дело всегда лучше с начала, — сказала Машка. — И постепенно доводить до конца, Кузнецова.
— Я понимаю, — жалобно сказала я. — Но тут же не возмещение ущерба за разбитую урну, тут живой ребенок. Я переживаю.
— Кузнецова, я понимаю разницу между урной и ребенком, вообще-то. Но это твоя работа. А если ты такая трепетная, надо было учиться на флориста. Или на маникюршу. У них в профессии никаких переживаний, знай себе сажай анютины глазки или ногти пили. А ты — не маникюрша. Ты — судья. И нечего трепетать, аки лист на ветру. Что за дело?
— Суррогатная мать не отдает ребенка генетическим родителям. Родители — американцы…
— Ты истцов видела? Ответчицу видела?
— Нет.
— И уже переживаешь!
— Да.
— Ну вот что: давай срочно бери себя в руки. Если тебя все дела будут задевать за живое, тебя свезут в Кащенко уже через две недели! Ты что, вчера родилась?! Ты на этой поганой работе уже десять лет! И до сих пор как гимназистка, чуть что — в обморок упасть норовишь. Тебе кого жалко? Маманьку суррогатную? Ты с ума сошла? Да эта маманька за счет дураков-американцев родила в царских условиях, все девять месяцев каталась, как сыр в масле, ты так сроду не жила, я думаю. Чего ее жалеть?
— Тебе легко говорить. А я вот сижу и думаю: а если бы у меня Сашку кто-то захотел отсудить?
— Если бы у тебя Сашку кто-нибудь захотел отсудить, он бы тебе ее с доплатой потом вернул, и ты бы озолотилась, — отрезала Машка. — Потому что с ней надо английским заниматься и тряпки покупать. А если серьезно — кончай страдать, доваривай свой борщ, дуй в ванную, и в койку. Поняла?
— Поняла. Только ванна отменяется. У нас по вечерам никогда нет горячей воды. А я не последовательница Порфирия Иванова, чтобы устраивать заплывы в ледяной воде. И в койку я тоже не могу, мне еще дело читать.
— Завтра почитаешь. На работе, — строго сказала Машка. — А сейчас почитай на сон грядущий какую-нибудь Донцову, и все у тебя будет хорошо.
Машка повесила трубку. И я как-то сразу успокоилась. Хорошо, что женская дружба все-таки существует.
* * *
Свой первый год в Москве Люда почти не помнила. В памяти отпечаталось только, что ей постоянно хотелось спать. Пару раз она засыпала в метро и уезжала на конечную станцию, откуда потом надо было возвращаться через полгорода обратно. Однажды ей пришлось до пяти утра сидеть на заплеванной скамейке и ждать, пока откроется метро, потому что поезд, в котором она заснула, был последний, и уехать обратно оказалось не на чем. В другой раз, пока Люда спала, привалившись головой к поручню вагона, у нее украли сумку. Сумка была дрянная, клеенчатая, со сломанной молнией. Но внутри лежал проездной на метро и сто пятьдесят рублей, на которые Люда рассчитывала как-нибудь дотянуть до конца месяца. Пришлось потом две недели сидеть на голодном пайке и ездить в метро зайцем (иногда тетки в метрополитене из жалости пропускали Люду бесплатно, иногда — свистели вслед). Слава богу, хоть паспорт не вытащили. Паспорт Люда в сумке не носила, всегда прятала во внутренний карман.