Пристав выдворил упирающегося правозащитника за дверь. Ну вот. Без этого буйного значительно спокойнее.
Лена оглядела присутствующих на заседании. За столом у стены секретарь — миловидная девочка в очках — склонилась над протоколом. По другую сторону — прокурор, похожий на впавшую в осеннюю спячку жабу. В дверях — пристав. Калмыкова сидит, опустив глаза долу, изображает христианскую мученицу. Свидетелей в зале нет, они ждут вызова в коридоре. Интеллигентная пожилая пара (соседи Калмыковой), румяная деваха с золотыми зубами (коллега) и пышная пергидрольная блондинка в люрексе, макияж а-ля вамп, глаза с поволокой (Анна Валерьевна Судакова, сотрудница ЖЭКа и давняя подруга Калмыковой). Органы опеки представляет грудастая тетка с кислым выражением лица.
Ну что ж, поехали…
Лена вызвала свидетельницу со стороны истца — ту самую грудастую тетку из опеки.
Тамара Михайловна прошествовала к трибуне, подрагивая на ходу обширным бюстом и гордо неся халу на голове. Выражение лица у нее было кислое, будто на завтрак она откушала лимонов, губы поджаты.
— Отобрание несовершеннолетнего Калмыкова Дмитрия Сергеевича, — забубнила она, не поднимая глаз от бумажки, — было произведено второго октября текущего года по адресу: улица Большие Каменщики, дом два, квартира десять в соответствии с протоколом об отобрании несовершеннолетнего Калмыкова Дмитрия Сергеевича в связи с непосредственной угрозой его жизни и здоровью. Отобрание произвел сотрудник органов опеки в присутствии сотрудника правоохранительных органов. Несовершеннолетний направлен в районную больницу для вынесения заключения о состоянии здоровья. В общем-то это все! — Тамара Михайловна величественно качнула халой.
— Гражданка Калмыкова, что вы имеете сказать по существу дела?
— Да что говорить, — горько сказала та. — Вот вы бы сами попробовали в одиночку ребенка растить!
— Обращаю ваше внимание, что к суду обращаются стоя, — заметила Лена.
Калмыкова поднялась с места.
Ей это все было поперек горла. Нине Калмыковой нравилось, когда окружающие жалели ее и сочувствовали, и совершенно не нравилось, когда всякое дерьмо на палке вроде этих ее соседей сует нос не в свое дело. Нина боялась, что эта судьица — мегера мегерой — так все вывернет, что ее перестанут жалеть и начнут осуждать.
Нинка покосилась на судьицу. От такой сочувствия и понимания не жди. На ее начальницу бывшую похожа. Тоже стерва была.
Начальница-стерва заведовала отделом планирования в Моспотребнадзоре, где Нинка трудилась секретаршей. Нинка тогда еще не была матерью-одиночкой. Она тогда бездетная была. И замужем.
Мужа Серегу она никогда особенно не любила. Это он ее любил. С десятого класса. Под окном вечно торчал, песни орал, звал на танцы. Нинку он особенно не интересовал. Парень был простой, жил в коммуналке, после школы пошел работать по слесарной части. Посмотришь на него — и как-то сразу становится понятно, что больших высот он в жизни не достигнет. Нинка же хотела так выйти замуж, чтобы сразу и квартира, и машина, и ужины в ресторанах, и шубка на зиму. И чтобы муж был какой-никакой начальник. Всю жизнь стирать перепачканные машинным маслом рубахи ей не улыбалось.
Но начальник все не попадался. Был, правда, один, ухаживал, пару раз после работы возил к себе на дачу. Но дальше этого дело не пошло. Жениться ухажер, несмотря на все Нинкины ухищрения, отказался. Дескать, рано еще, не нагулялся. Ему, может, и рано, а ей замуж — пора. Годы-то идут. Нинке надоело жить с мамашей и отчимом в комнатушке заводского общежития. Да и перед подружками неудобно: все, вон, уже семейные. А она не хуже других, между прочим!
В итоге Нинка согласилась сыграть свадьбу с Серегой. Поначалу они вроде бы даже неплохо жили. Серега изо всех сил старался зарабатывать и даже шубу Нинке купил — не норку, правда, нутрию, но все-таки. Однако в этой замужней жизни Нинке как-то не хватало романтики. Хотелось и букетов, и отпуск в Сочи, и собственную иномарку, и еще много чего. А у Сереги хватило только на нутрию. Со скуки Нинка сошлась с соседом по подъезду. Тот на своей «Ауди» (не новой, правда, но еще вполне приличной) возил Нинку на рынок за картошкой и в лесопарк за романтикой.
Узнав об этом, тихий в общем-то Серега неожиданно вышел из себя и поколотил Нинку (да так, что пришлось потом три дня на работу ходить в темных очках, чтобы прикрыть фонарь под глазом).
Он и раньше выпивал — с мужиками после работы, по пятницам перед телевизором, — но теперь запил всерьез. Орал пьяный под дверью, что Нинка ему всю душу вынула, получку приносить перестал и поколачивал жену по пьяной лавочке теперь уже регулярно.
Нинка приходила на работу зареванная, жаловалась девчонкам на мужа. Девчонки ее жалели, давали советы, отпаивали чаем. А вот стерва-начальница сочувствия не проявляла. Когда Нинка забыла перепечатать квартальный отчет, она вкатила ей выговор и оставила без премии. Нинка пыталась было объяснить, что у нее с мужем проблемы и все такое. Но начальница сказала, что, если с мужем проблемы, пусть Нинка с ним разводится. И что личные проблемы не имеют никакого отношения к работе. «Ей-то, начальнице, легко говорить, — утешали Нинку девочки. — У самой мужика нет, что она понимает?»
Нинке нравилось, что ее жалеют, но не нравилось, что Серега совсем распоясался. Не нравилось безденежье, скандалы, коммуналка… А развестись — страшно. Кому нужна разведенка? И лет уже не двадцать. И жить негде. Комната в коммуналке — Серегина, разведешься — и что? На улицу идти? Или к мамаше с отчимом в заводскую обшагу, втроем на семи метрах ютиться?
Помогла Аня Судакова, давняя подруга. Аня уже лет десять работала в ЖЭКе, знала все ходы-выходы, соображала, как дела делаются, и дала Нинке хороший совет. Очень скоро Нинка приватизировала комнату на себя — всего-то и надо было, что сунуть пьяному Сереге бумаги подписать (подмахнул не глядя, как миленький) да отнести знакомым девчонкам в регпалате по коробке ассорти. Потом Аня помогла превратить комнату в приличную однушку в том же районе. Правда, для этого Нинке пришлось родить. Она не хотела никаких детей, любила жить для себя, да и замуж во второй раз с ребенком выйти будет трудно. Но отдельная квартира того стоила.
С Серегой Нинка развелась еще до того, как родился Димка. Аня помогла все устроить наилучшим образом. С одной стороны, Нинка получала от Сереги алименты, с другой — квартиру ей выделили как матери-одиночке в обход очередников. Конфетами тут, правда, не обошлось, пришлось кое-кому заплатить, но тут уж ничего не поделаешь: как говорится, не подмажешь — не поедешь.
За год, что Нинка просидела дома с сыном, вечно орущий ребенок надоел ей хуже горькой редьки. Снова выйдя на работу, она была счастлива. Дополнительным поводом для радости служило то, что стерва-начальница перешла в другое ведомство, и теперь у Нинки был начальник-мужчина, немолодой, вежливый и понимающий. Зная, что у нее маленький ребенок, он и с работы ее пораньше отпускал, и за опоздания не ругался, и вообще не придирался. А когда весной Нинка лишилась алиментов (пьяного Серегу насмерть задавило машиной), выписал ей материальную помощь и сказал, что очень Нинке сочувствует и что она — героическая женщина, потому что и работает, и ребенка поднимает, да еще при этом выглядеть привлекательно умудряется.