– Игорь Петрович, два слова Первому Федеральному. Пожалуйста…
Лущенко, уже занесший ногу в открытую дверь «Мерседеса», остановился:
– Что вам нужно?
– Что вы чувствуете после освобождения?
Бывший мэр на мгновение ушел в себя.
– Я? Что чувствую? Боль, горечь, скорбь… Больше ничего.
Лущенко сел в автомобиль и прикрыл дверь. Умный механизм, чмокнув, притянул ее, а затемненные стекла не позволяли даже увидеть сквозь них сидящего в машине человека.
Девушка стукнула кулачком по лаковому кузову и вполголоса ругнулась:
– Зараза!
Павлов повернулся к журналистке и снял темные очки:
– Вы это о чем, мадемуазель?
Девушка сердито полоснула его огненным взглядом:
– Ой, да ладно! Защитник! Вон ваш градоначальник двух слов сказать не может. Хоть бы об избирателях подумал. Тоже мне отец города! – она брезгливо сморщила симпатичное личико.
– Анна, вы несправедливы! – укоризненно заметил адвокат. – Игорь Петрович пережил страшную трагедию, вы же знаете…
Девушка смутилась, но журналистское начало вышло-таки на первый план:
– Да, но народ хочет знать. Я что, для себя, что ли, интересуюсь?! Мне он сто лет не нужен!
Она надула губы и махнула рукой оператору, чтобы тот опустил камеру. И, конечно же, оператор, наученный не отпускать спусковой крючок ни при каких обстоятельствах, сделал вид, что прекратил съемку, и лишь предательский красный огонек на камере выдавал его истинные намерения. Павлов усмехнулся и встал таким образом, чтобы не попадать в объектив. «Неснимающий» оператор занервничал.
– Если вам нужен сюжет, задавайте вопросы, – Артем выпрямился.
Анна прыснула от смеха:
– Не-е-ет! Ваше интервью Первый Федеральный не заказывал. И, видимо, не скоро закажет. Вы же конкурент! А Корней Львович не терпит ярких людей. Особенно с других каналов. Не утруждайтесь, господин Павлов.
Журналистка развернулась и, дернув продолжавшего снимать оператора за куртку, зашагала прочь и от машины мэра, и от замершего, как истукан, адвоката.
Свежий глиняный холм утопал в цветах. Они даже не успели завянуть, а лишь налились живительной влагой недавно пролившегося дождя. Над еще не остывшим с вечера городом поднималась заря нового дня и окрашивала крыши домов в зловещий багряный цвет. Над утренним кладбищем одиноко плакала кукушка. Лживая птица напрасно сулила упокоенным долгих лет земной жизни. Ее никто не слышал. Однако возле конторы директора вдруг кто-то зазвенел ведрами, испуганная пророчица улетела прочь, а из-за кустов повалил густой сизый дым самокрутки кладбищенского сторожа.
Утренние солнечные лучи окончательно прогоняли туман и сумрак даже с этого печального места, постепенно осветив окрестности и одиноко стоящую фигуру возле свежего бугорка. Увидав человека, сторож, вооруженный граблями и цинковым ведром, переложил самокрутку из одного уголка сморщенного рта в другой и, прищурившись, двинулся к раннему посетителю.
– Утро доброе, мил человек, если оно, конечно, доброе.
– Здравствуйте, – безразлично отозвался Игорь Петрович.
– Ты что ж, ночевал на погосте, что ль?
Лущенко промолчал.
– Ну-ну…
Старик обошел могилу, наклонился и поправил съехавшие от дождя набок венки. Посмотрел на табличку и, шевеля губами, прочитал шепотом:
– Алена Игоревна Сабурова… – Поднял выцветшие глаза на мужчину: – Жинка?
Игорь Петрович молча кивнул.
– Да-а-а, – выдохнул сторож, – что деется-то! Молодые уходють, а нам, старикам, никак Господь не дает упокоения с миром. Видать, грехов много… Прости Господи, мою душу грешную.
Он быстро мелко перекрестился и мотнул головой в сторону кладбищенских ворот:
– Вот и вас греховная жизнь да суета от себя не отпускают. Всю ночь машины у ворот простояли. А сейчас, к утру, еще подъехали. И все ждут вас.
Игорь Петрович проследил за жестом сторожа, увидел блеснувшую под утренним солнцем крышу машины, поджал губы и решительно двинулся к ней.
Преодолел несколько сотен метров и опешил: машин было две, а подъезжала еще одна.
– Игорь Петрович! – выскочил из первой машины его собственный водитель.
– Игорь Петрович? – негромко обозначили свое присутствие оставшиеся в живых ученики и преемники Свирина.
– Здравствуйте, Игорь Петрович, – открыл дверцу только что подъехавшей машины адвокат. – Ну что, вы готовы обсудить ваши дела?
Он выглядел таким собранным и решительным, словно приехал не на кладбище, а в суд – работать.
– Мои дела? – скорбно поморщился вдовец и бывший мэр. – О чем вы говорите? У меня отняли все…
– Нет, не все, – оборвал его Павлов. – Алена Игоревна намеревалась завершить усыновление, ну, и весь ее бизнес… все-таки вы муж.
– Вдовец, – поправил его Лущенко.
– Вдовец, – с некоторым усилием заставил себя согласиться Павлов. – Вы правы, так будет точнее. И если говорить о наследстве…
Но Лущенко уже не слушал адвоката – он думал о Леночке. Теперь лишь эта детдомовская девочка соединяла его с ушедшей в лучший мир Аленой.
– И вы можете довести все мои дела до конца? – спросил он Павлова.
– Разумеется, – наклонил голову тот.
Андрей Януариевич Вышинский утверждал, что лучшее доказательство – чистосердечное признание. Его научный трактат так и назывался: «Признание – мать доказательств». С тех пор и повелось в советской следственной системе: первым делом выбить признание. И пусть потом откажутся, пусть жалуются, что писали под угрозой, страхом, принуждением, без адвоката. Признание в любом случае будет служить самым важным доказательством. Причем не только для следователей и прокуроров, но и для суда. И это уже страшно! Тем не менее, сам институт чистосердечного признания существует в современной процессуальной науке и даже помогает избежать уголовной ответственности – в том случае, если человек отказался от доведения преступления до конца и заявил об этом. И даже если человек совершил особо тяжкое преступление, такое, как измена Родине или шпионаж, при чистосердечном признании он может быть полностью освобожден от ответственности.
Субботним утром в 161-е отделение милиции, что на самом краю города, вошли двое. Они долго топтались у порога, тихо переругиваясь меж собой, пока их наконец не заметил дежурный капитан:
– Эй, там! Идите сюда!
Посетители, подталкивая друг друга, приблизились, и дежурный капитан сдвинул брови. Эти двое приезжих усатых гастарбайтеров, как точно вычислил их милиционер, ему уже не нравились.