— Я не знаю, — пожала плечами девушка. — Просто я так чувствую.
— Странно, кажется, я тоже это чувствую, — немного помолчав, — сказал журналист. — Как будто что-то уходит, теряется безвозвратно. Словно с цветка осыпаются лепестки.
— Чей-то мир исчез, так же как до него исчезли миллиарды других миров. Красота расцветает в грязи и вновь обращается в грязь.
— Я не хочу, чтобы так было, — сказал Денис.
— Я тоже не хочу, — вздохнула Катя. — Но так устроен мир.
— Когда чувствуешь рядом смерть, гораздо острее воспринимаешь жизнь.
— Удивительное ощущение, правда? — улыбнулась Серова.
— Выходи за меня замуж.
— Хорошо.
— Но ведь я еще не стал знаменитым журналистом.
— Разве это имеет значение?
— Не знаю. Наверное, нет.
Высокий, до прозрачности нежный голос китайской певицы выводил непривычную и завораживающую монотонную мелодию, словно вычерчивая в сгустившемся воздухе тонкий бесконечный орнамент. Денис накрыл Катину руку своей. Они сидели молча и неподвижно, вбирая в себя непостижимое ощущение наполняющей их красоты в надежде запомнить и сохранить его навсегда.
Пуля прошла у самого сердца, не задев его, но прорвав тонкую оболочку артерии. Жизнь вместе с кровью стремительно вытекала из ставшего вдруг легким и невесомым грузного тела Марины.
Ей чудилось, что она вновь лежит в палатке на спальном мешке, под напоминающим о блестящих елочных игрушках серебристым потолком, а над ней склонилось прекрасное лицо мужчины, которого она любила. Марина загрустила, заметив, что в глазах у него стоят слезы. Почему он плачет? Неужели это она его расстроила?
Его губы шевелились. Он что-то говорил. Почему же она не слышит его?
Марина напряглась, пытаясь уловить доносящийся издалека неясный шелест слов, желтыми мотыльками слетающих с его губ.
— Я тоже люблю тебя, — хотела сказать она, но лишь улыбнулась блаженной улыбкой.
Теперь желтые мотыльки закрывали от нее его лицо. Их было много, невообразимо много. Мотыльки окружили ее, закружили и, подхватив, унесли далеко-далеко, в никуда, в безбрежную пустоту Космоса, туда где все обращается в ничто, и где бесконечность сливается с вечностью.
— Жасминовый чай, — забавно коверкая русские слова, торжественно произнесла китаянка, выставляя на стол с покрытого лаковой росписью подноса фарфоровый чайник и две миниатюрные чашки. На бледном до прозрачности фарфоре застывшие на чуть изогнутых стеблях бледно-розовые цветы лотоса парили над округлыми блюдцами пронизанных темными жилками изумрудно-зеленых листьев.
Взяв чайник за изящную витую ручку, Денис наполнил пиалы. Тонкий аромат цветущего жасмина поплыл над столом, сгорая в пламене свечей.
— Ты, наверное, подумаешь, что я сумасшедший, — сказал Денис. — Мне вдруг показалось, что я видел желтых мотыльков. Множество прозрачных желтых мотыльков. Они покружили вокруг нас, а потом то ли растворились в воздухе, то ли куда-то унеслись.
— Я тоже их видела, — сказала Катя.
— Как странно. Как ты думаешь, что это может быть?
— Не знаю, — пожала плечами девушка. — Может быть это любовь?
— Она умерла, — сказал Сы.
— Я знаю, — поднимаясь с колен, кивнул Богдан.
— Нас здесь не было, — сказал Сы. — Эта женщина каким-то образом проникла сюда, вела себя, как безумная, что-то кричала, мои люди не могли разобрать, что, поскольку они плохо говорят по-русски, а потом она ни с того ни с сего выхватила пистолет и пустила пулю себе в сердце.
— Все верно, — согласился Пасюк.
— Не лучше ли незаметно избавиться от трупа? — предложил один из китайцев.
Сы отрицательно покачал головой.
— Кто-то мог видеть, как она входила сюда. В ресторане наверняка был слышен выстрел. Крови слишком много. Экспертиза обнаружит ее микроследы даже если тщательно вымыть пол. Зачем подвергать себя ненужному риску? А так обезумевшая женщина совершила самоубийство на глазах нескольких свидетелей.
— Я все понял, — поклонился боссу китаец.
Сы посмотрел на Богдана.
— Тебя проведут через боковую дверь.
— Цзай цзиень, — попрощался Пасюк.
— Цзай цзиень, — слегка наклонил голову Сы.
— Ты действительно считаешь, что это Воронец убила генерала Красномырдикова? — спросил полковник Обрыдлов.
— Она убила кошку, — сказал Колюня. — Но теоретически она вполне могла убить и генерала.
– Могла убить или убила ?
— Какое это теперь имеет значение? Официально убийца Красномырдикова мертва, дело закрыто, начальство довольно, журналисты от восторга кипятком писают, так стоит ли задавать никому не нужные вопросы?
— Я так, из любопытства.
— Думаю, это не она.
— Почему?
— Не знаю. Интуиция сыщика.
— Тогда кто же?
Чупрун пожал плечами:
— Понятия не имею. И, если честно, плевать мне на то, кто это сделал. Иногда мне самому хочется взять в руки топор и порубить на куски таких тварей, как этот Красномырдиков.
— Нельзя, — вздохнул Иван Евсеевич.
— То-то и оно, что нельзя, — грустно согласился Колюня.
Полковник подошел к сейфу и вынул из него початую бутылку «Столичной» и два граненых стакана.
— Ну что, помянем майора Червячук? — предложил он.
— Помянем, — сказал Чупрун, принимая из рук Обрыдлова стакан.
— Действительно, похоже на самоубийство, — вздохнул Иван Евсеевич. — Пистолет ее, отпечатки, типичная траектория полета пули, частицы пороха на руке, и выстрел был только один, все четко укладывается в общую картину. Не за что зацепиться.
— К этому все и шло, — кивнул Колюня. — Нержавеющая Маня всегда была одержимой, а на этом чертовом Пасюке окончательно свихнулась. Интересно только, какого дьявола ее понесло в китайскую культурную ассоциацию.
— Наверное, решила расспросить о Богдане китайские Триады, — усмехнулся полковник.
— С нее станется, — покачал головой опер.
— Знаешь, а мне все-таки жаль Нержавеющую Маню, — вздохнул Обрыдлов. — Несмотря на все свои недостатки, она была хорошим аналитиком.
— Без нее Управление уже будет не тем, — кивнул Колюня. — До чего же вредная штука любовь!
— И не говори, — согласился Иван Евсеевич.
После очередного утреннего «разбора полетов» Глеб Бычков поманил пальцем Гляделкина. Лоточник послушно вышел во двор вслед за продавцом.
Некоторое время Бык насмешливо созерцал тощего долговязого пацана.