Как и пани Иоанну, с детских лет меня изводило желание написать книгу. Со свойственным мне стремлением немедленно воплотить мечту в жизнь, в десять лет я разразилась длинной остросюжетной приключенческой повестью под названием «Приключения Рогдая и Заяцы». И, хотя приключения героев были вымышленны, эти герои действительно существовали. Рогдай был громадным и на редкость тупым эрделем, живущим у моих соседей по этажу, а Заяцы был весьма потрепанным, но любимым игрушечным зайцем. По вечерам я читала новые главы из этого грандиозного произведения соседям, и они дружно утверждали, что в будущем я стану великим писателем.
Эта идея мне понравилась, но не потому, что мне хотелось славы или бешеных гонораров, хотя в этом я ничего плохого тоже не видела. Главным стимулом к писательской деятельности оказалась моя почти патологическая лень. В то время как другие дети страстно стремились повзрослеть, я, наблюдая за унылым существованием взрослых, пришла к вполне логичному выводу, что меня совершенно не привлекает жизнь, в которой сначала надо вставать в семь утра для того, чтобы идти на работу, затем мотаться по магазинам в поисках продуктов, готовить, стирать, мыть посуду, а вечером вяло ссориться с супругом, жалуясь на безмозглое начальство и происки коллег по работе. И тогда я решила, что карьера писателя — именно то, что нужно прирожденной лентяйке — никаких тебе физических усилий, никаких ранних подъемов и общественного транспорта — сиди себе где-нибудь на даче, созерцая цветочки и ожидая, пока на тебя накатит потный вал вдохновения. А для повседневных забот можно и домработницу нанять.
Впрочем, моя лень давала о себе знать, лишь когда дело касалось неизбежных и неприятных обязанностей — вроде школы, общественной работы, уборки, готовки и тому подобного. Во всем остальном я отличалась избыточной жизненной активностью. Понимая, что хорошо и интересно писать можно только на основе обширного жизненного опыта, искусно разукрашенного и щедро приправленного воображением, я изо всех сил принялась приобретать этот жизненный опыт, в чем и преуспела. Действительно, разве может писать о любви человек, никогда не испытывавший этого чувства? Что знает о поведении в экстремальных ситуациях тот, кто в них не попадал?
Впрочем, оставим экстремальные ситуации. Раз уж речь зашла о Хмелевской, лучше поговорим о любви. В этом вопросе между нами тоже наблюдалось поразительное сходство, по крайней мере во всем, что касалось романтичности натуры. Но если страсть к потрясающему блондину пани Иоанна испытала в более или менее сознательном возрасте, то мне довелось пережить свою первую влюбленность в три года. Предмет моей любви, сногсшибательный блондин по имени Вовка до сих пор как живой возникает перед моими глазами.
Я играла в песочек во дворе дома моей бабушки, как всегда погруженная в мечты. От этого занятия меня отвлек болезненный щелчок по голове. Я подняла глаза и увидела перед собой местного восемнадцатилетнего хулигана, и неожиданно меня поразила мысль, насколько он красив. Эти огромные васильковые глаза, золотые, как колосья пшеницы, волосы, загорелая кожа, потрясающее тело… Я уставилась на Вовку, раскрыв рот от восхищения. Он тоже некоторое время молча смотрел на меня, но, видимо, оттого, что я не плакала и не звала на помощь старших, ему стало скучно. И он развернулся и ушел. Он ушел, а любовь в моем сердце осталась…
Впрочем, в шесть лет новый супермен вытеснил из моего сердца слегка потускневший образ хулигана. Проблема была в том, что я даже не представляла, какого цвета были волосы у предмета моей страсти, более того, я не знала, были ли у него волосы вообще. Я смертельно влюбилась в Фантомаса.
Впрочем, в то время Фантомас был любимым героем всей детворы. Обитатели нашего дома регулярно находили в почтовых ящиках записки типа: «Мне нужен труп. Я выбрал вас. До скорой встречи. Фантомас». Все кругом играли «в Фантомаса», а я прокручивала в своем воображении потрясающие сцены нашей с ним любви и блестящего развития нашей совместной преступной карьеры. Я была убеждена, что Фантомас стал криминальным элементом лишь из-за того, что взрослые плохо обращались с ним в детстве, и моя любовь помогала ему обрести веру в людей и превратиться в «благородного» преступника типа Робина Гуда, потому что совсем без преступлений и без приключений жизнь с ним была бы чересчур скучной. И, конечно, немаловажным фактором оказалось то, что мы с Фантомасом, как и следовало ожидать, никогда не ходили на работу, посвящая все свое время занятиям спортом, плаванию на яхте, совершенствованию наших профессиональных преступных навыков и, естественно, планированию грандиозных преступлений века, в которых мы, впрочем, никогда никого не убивали и вообще старались не обижать. Скорее это было «искусство ради искусства».
За Фантомасом последовала череда новых, не менее волнующих влюбленностей, но эта тема столь обширна, что, возможно, я вернусь к ней в мемуарах, когда мне исполнится лет сто и когда вместо реальных чувств мне останутся только приятные воспоминания.
В подростковом возрасте я стала испытывать нездоровую страсть ко всему, связанному со спецслужбами. Я мечтала влюбиться в шпиона или в контрразведчика и прокручивала в воображении душераздирающие сцены безумной любви и борьбы с гнусными врагами. Меня манили смертельно опасные тайны и скрытые механизмы власти, управляющие миром. Это относительно безобидное увлечение продолжалось довольно долго, и полностью излечило меня от него лишь общение с третьим бывшим мужем.
Но пока мы не будем отвлекаться на благодатную и неисчерпаемую, как атом, тему бывших мужей. К ней всегда можно будет вернуться.
Как и мечтала, я стала-таки писательницей и, как ни странно, довольно популярной. Я писала приключенческие повести, овеянные духом восточного эзотеризма, книги по психологии, о восточной философии, о восточных системах рукопашного боя, обрабатывала восточные притчи и легенды, даже писала детские детективы. Мои книги были дорогими, их хорошо покупали, и, соответственно, я неплохо зарабатывала. Так продолжалось вплоть до экономического кризиса. Не то, чтобы книги перестали покупать, но гонорары, естественно, упали в той же самой пропорции, в которой вырос курс доллара. И тут-то меня осенило, что, подобно пани Иоанне, надо писать иронические детективы. Такие книжки, лежащие почти на каждом книжном прилавке, раскупаются, как пирожки, при любом экономическом кризисе.
Вдохновившись этой гениальной идеей, я быстренько накатала роскошную смесь детектива и боевика под названием «Тюрьма или Сорбонна», в котором только что освободившийся зек, приехавший в Сочи испанский маркиз и излишне склонная к феминизму фокусница оказываются втянутыми в разборки с чеченскими террористами и разными группировками мафии. В книге все происходило очень весело, без типичного для наших современных детективов тупого и однообразного насилия. Прихватив рукопись, я радостно отправилась в издательство «Призрак-пресс», печатающее произведения пани Иоанны.
Директор издательства, Нелли Ивановна, оказалась очаровательной хрупкой женщиной.
— Вы написали отличную книгу, — сказала она. — Мне понравилось все — и сюжет, и герои, и диалоги, и юмор. Есть лишь одна проблема: в книге речь идет о нашей действительности.