– Феодор! – воскликнул он, старательно радуясь и в то же время пытаясь убрать скина Саню куда-нибудь за спину. – Владелец лучших бойцовых петухов, гражданин Феодор? Скромный стражник рад приветствовать тебя. Но что привело тебя в столь неурочный час на базар и где же твои петухи?
Богач и профи петушиного боя еще раз улыбнулся, цепким взглядом из-под кустистых бровей окинув волнующегося декана, незадачливого воришку и легионера, волокущего упирающуюся эфиопку через дорогу, которую та не без труда перешла несколько минут назад.
– Сегодня я не работаю, декан. Разве ты, к примеру, повсюду ходишь с мечом?
– Преимущественно, – осторожно отозвался Андрей, прикидывая, не проверка ли это на вшивость, устроенная русобородым Галлусом.
– Вот это особенно приятно слышать, – расцвел улыбкой маленький грек. – Вкупе с лестными рекомендациями о твоей радивости, вкупе с тем, как рьяно твои подчиненные и осведомители пекутся об общественном порядке…
Саня сделал ненавязчивую попытку, повернувшись вокруг своей оси, избавиться от контролирующей длани. Безрезультатно. Пришлось сесть на землю и продолжать слушать.
– Какие еще рекомендации? – подозрительно уточнил Андрей.
– Сегодня вечером, – заявил вместо ответа Феодор, доставая из кармана липкого петушка, изготовленного из патоки умельцами с Понцианских островов, – я просил бы тебя оказать мне честь совместной прогулкой. С одной стороны, это послужит моей безопасности, недавний инцидент с Эномаем убеждает меня в этом. Но не как телохранителя, а как собеседника приглашаю я тебя и в доказательство безобидности моего приглашения не обещаю никакой платы. Солнце клонится к закату, и дежурство твое, надо думать, идет к концу?
– Во имя владычества Рима вечного, нескончаемого, республиканских свобод и благополучия граждан, – механически проговорил Андрей, тщетно пытаясь сообразить, как бы половчее принять нежданное приглашение. Откуда этому, родившемуся до нашей эры, греку знать, что отказ обсуждать денежные вопросы есть хороший тон финансовых воротил постсоветской России?
Вопросы никуда не денутся, из-за них, может, еще и постреляют кого, но в начале сделки непременно нужно заявить, что о деньгах речи пока не идет, и подразумевается, что она последует позднее. А Андрею, например, ни в коем случае не гоже забывать о двух голодных ртах, что ждут его под лестницей, да и о еще одном, видимо, если удастся дотащить его тупую башку до той лестницы сегодня. «Кончится все это тем, – мрачно подумал Теменев, – что ко мне придут столоваться Дима Хромин и Толик Белаш. Пора уже образовывать диаспору».
– Когда и где? – задал он вопрос, уповая на то, что сама его лаконичность подскажет Феодору, что телохранитель себе цену знает.
– Когда солнце пройдет над воротами рынка, отбросив тень на скобяной ряд, – показал розовые, как у младенца, ладони старый грек, – часиков в восемь, короче говоря, будь в полной боевой готовности. Я к тебе подойду, и да продлятся дни правителя нашего, справедливого Луллы, прозванного так за добросердечие.
Скорчив при этом невыразимо ироническую гримасу, коротышка исчез в толпе. Подошел легионер и попросил разрешения обратиться.
– Не показалось ли мне, что этот гражданин с недостаточной почтительностью и в неверном контексте…
– Да, – резко оборвал Андрей, – показалось. Я не понимаю твоих сомнений. Что ж, по-твоему, справедливый Лулла недостаточно добр?… Ты лучше негритянок пугай пореже, а не умозаключения строй. Ну а ты где шлялся? Что я тебе сказал? Миноги? Какие еще миноги? Ну да, велел. Ну и что? Миноги жареные? Одну вот этому пацану отдай, он не ел – хорошо, если с утра. Ничего-ничего, одна рыбка погоды не сделает. Ибо добрейший, прозванный Луллой, велел делиться, сказав: «Не возжелай миног ближних своих».
* * *
Император, прозванный Луллой, находился в этот самый момент в ванной. У здравствующего диктатора Рима была некрасивая, кубическая, как кованый поставец, голова и редкие, очень жесткие вихры – только рифмоплеты-лизоблюды рисковали называть их кудрями. В остальном же внешность императора свидетельствовала о полном духовном, физическом и интеллектуальном здоровье, что как-то не укладывалось в головах современников. Лишенные возможности участвовать в порочных деяниях своего властелина лично, они стремились судить о них по тем пагубным изменениям, которыми, по всеобщему разумению, разгульный и низменный образ жизни должен отметить всякого властителя.
У Луллы сначала только удивленно отвисала челюсть, которую назвали бы бульдожьей, будь здесь известна благородная английская порода псов, когда он замечал, с каким затаенным злорадством всматриваются в румянец на его щеках сведущие в медицине сограждане. «Полнокровие, – шептали они, – крутая линия затылка! Еще бы, нелегко небось всю ночь вниз головой в шелковой петле в обществе дюжины связанных девственниц». Императора подобные домыслы изумляли и огорчали поначалу невероятно. «Какие петли? – бормотал он. – Какие еще девственницы?» В ответ приближенные и даже члены семьи льстиво хихикали, а про себя продолжали шептаться: «Невинного из себя корчит. А посмотрите на руки! Чистые, белые, опять в ванне целый день сидел. Все моется, моется, заразу, к коже приставшую, отдраить не может!» В то время, как диктатор просто любил полежать в ванне.
Император был отпрыском одной из тех семей, которые утверждают, что их прямой предок был выкормлен волчицей, а потом продал право первородства за право повторно приложиться к ее вымени, в результате чего на протяжении всей римской истории им оказывают, видите ли, внимание и почести не по рангу. Неудивительно поэтому, что с младых ногтей мальчик оказался втянут в просторные сети интриг и заговоров, а государственные перевороты воспринимал так же просто, как, скажем, поедание недозрелых лимонов в соседском саду, или жульничанье с билетами на экзамене но риторике.
Лулле было лет девять, когда один дядя хитростью и обманом занял пост консула и через девять дней праздничных пиров оказался отравлен коварным, медленно действующим ядом, который погрузил его сначала в непреодолимую лень и заставил на любые вопросы давать стереотипный ответ: «А пошло оно все!», а затем и вовсе разбил параличом. Луковка запомнил этот жизненный урок, решив, что консулом становиться в будущем не станет. Еще через пару лет, когда юный патриций, пыхтя, овладевал азами науки страсти нежной с бойкой рабыней-вессалийкой, которую потом пришлось высылать аж к устью Нила, его кузен, годившийся по возрасту в моложавые дедушки, попытался взбунтовать сенат. «Давайте все вместе выхватим из складок наших плащей праведные ножи! – кричал он, бегая между рядами полупустых мраморных скамеечек. – И покажем, что дух ромеев не сломлен, и покончим с затянувшимся владычеством кесарей, возродив устои демокра…» Тут очень кстати для спокойствия сомневающихся откуда-то прилетела стрела и положила предел выступлению. Луковка вернулся домой помятый, неудовлетворенный, выслушал горестную весть о том, что одним престарелым кузеном у него теперь меньше, и проникся уважением к оружию, повергающему врагов с расстояния.
Наибольшего успеха в поддержании чести семьи достиг отец нынешнего диктатора. Тогдашний кесарь страдал жестоким коллагенозом и появлялся обычно на людях, имея на лице несколько целебных припарок. Случайно поприсутствовавший при смерти оного от таинственного медленно действующего яда, отец приступил к делу с решимостью, достойной государственных мужей древности. А именно: оттащив тело за самшитовую чашу с изображением фривольных охотничьих сцен и глубокомысленными надписями, папаня переместил припарки на собственное лицо и в течение четырех дней оставался верховной властью в республике-империи.