– Да чего вы с ним валандаетесь? – и кусок сиреневого мрамора опустился на затылок крупного деятеля античной архитектуры, и тот упал навзничь, успев, однако, заметить, как человек двадцать вполне приличных молодых людей, кряхтя от натуги, опрокидывают триумфальную колонну как раз с таким расчетом, чтобы под ней оказался автор.
Эмигрант, военнопленный, репатриант и Юпитер его знает, кто еще, ученый-энциклопедист Фагорий не пошел на праздник, увлеченный работой. Его захватила идея, высказанная накануне Луллой. Сама по себе она отдавала манией преследования – с какой еще стати следовало считать владельца игорного дома, тамошнего же кассира, видного общественного деятеля и взбунтовавшегося гладиатора пришельцами из других миров? Однако сопутствующая идея множественности обитаемых планет пришлась Фагорию настолько по вкусу, что он решил тут же до обеда разобраться в вопросе досконально и исчерпывающе, путем строгих умозрительных заключений выяснив, есть ли жизнь на Марсе.
До обеда выяснить ничего окончательного не удалось. Поэтому философ заперся в своей комнате и, глухой к предложениям покушать и поспать, погрузился в размышления до следующего утра, то есть утра праздника. Лулла уже начинал последнее в своей жизни купание, когда Фагорий вышел в небольшой, усыпанный песком дворик. Глаза у него были красные, невыспавшиеся, и на мир ученый смотрел не очень-то адекватно. Он начертил ногой на песке несколько концентрических окружностей и, уставясь на них, просидел до того самого момента, когда несколько дюжих молодцов без малейших признаков выправки, но увешанные фрагментами легионерской формы перелезли через стену в сад.
– Смотри, он рисует, – сказал главный бузотер, с горизонтальными усами и бородкой, темнолицый и жилистый. – Дяденька на песочке рисует. Дяденька в детстве не нарисовался. Тебе сколько лет, дяденька, можно спросить?
Они повалили философа на землю и, продолжая допытываться, сколько ему лет и не пора ли вырасти и делом заняться, стали кормить Фагория песком, тем самым, на котором были нарисованы доказательства возможности разумной жизни за многие миллиарды локтей от Земли.
Поэт Юлий встретил это утро со стилосом в зубах. После провала на Форуме и триумфа в казино лишенный на некоторое время материальных затруднений, он загорелся идеей создания убийственной сатиры, которая не только придаст ему вес и положение в богемной тусовке, но может и прославить в потомстве. И вот, как назло, ни одной рифмы, ни одной литоты, ни даже элементарной сатирической метафоры в голову не лезло. Первая строчка придумалась сразу, она была хороша, она обещала головокружительный водоворот остроумия:
– Не гуси Рим спасают…
Но к ней следовало как-то подверстать содержание стиха, да и не на одну страницу. А Юлий понятия не имел, кого, собственно, собирается высмеять и пригвоздить к позорному столбу. Что значит «не гуси…»? Значит, кто-то все же спасает, не без героя в своем отечестве, так, что ли? Так какая же это сатира? Панегирик, да и только. Может быть, подойти с другой стороны, начать с гусей? Гусь – птица комическая, шипит, щиплется, умом не отличается. Может быть, в том и смысл, что хороши, мол, те гуси, кто воображают, что без них жизнь в Риме остановится. Справимся и без вас, не надо нас спасать! Нет, очень уж мудреное построение выходит. Тут и одна простая рифма в голову не лезет, а ведь, как пить дать, без сложной-переносной не обойдется.
Внезапно Юлий обнаружил, что он в комнате не один. Он обратил на это внимание, поскольку восковую дощечку с гениальной фразой грубо вырвали у него из рук. В комнату, как выяснилось, пока он грезил над рифмами, набилась целая толпа жителей улицы Кривоногой козы, предводительствовал которыми парень с копытом на ременной пряжке.
– Вот от таких, как он, – предводитель ткнул в сторону Юлия занозистой дубинкой, выломанной из ближайшего штакетника, – все зло и есть. Да не прогневается на меня Феб Кифаред, я сам люблю на досуге книжки почитать. Но вот эти стишочки… На Форуме не продохнуть, рабы по улицам ходят, наших девчонок лапают, а этот – стишочки! Работать иди! – заорал он на купидоновидного юношу, у которого все кудряшки разом встали дыбом.
Поэт понял, что поэтическая критика вышла на какой-то новый, доселе неведомый уровень.
– Не гуси Рим спасают! – иронически прочел и без того начитанный боец самообороны. – Похоже, этот тип замахивается на нашу историческую память. И я начинаю понимать, почему такие, как он, выигрывают в казино, где заправляют иностранные гомики… Дайте мне факел и ищите! Он выиграл один к тридцати шести, я видел это сам!
Юлий остекленело покосился на свой бедный стол, где небрежно брошенным валялся кожаный кошель, неплотно завязанный и пустой. После раздачи всех долгов поэт накупил себе еды, чтобы писать сатиру без помех. И точно, погромщики стали вытаскивать отовсюду бараньи ноги, кольца колбас и плитки импортного рахат-лукума, а начитанный парень с копытом, заполучив наконец-то факел, с садистской усмешкой поднес к нему восковую табличку.
Громкий вопль потряс убогую обитель поэта, вернее, это были два крика, слившиеся в один. С быстротой молнии Юлий бросился к тому, кто посягнул на бессмертную строку, и, повинуясь неведомому инстинкту, изо всей силы ткнул его в шею своим туповатым стилосом. Бывший охранник на рыбном рынке отчаянно вскрикнул. Через секунду у него с бульканьем потекло изо рта, и тут же, со скоростью тараканов при включении света на коммунальной кухне, бросились вон из комнаты жители улицы Кривоногой козы, унося с собой съестные припасы.
– Засада! – кричали они. – Предательство!
Юлий дождался, когда незваный гость уронит факел, отобрал у него восковую дощечку и сел к столу одновременно с тем, как убитый остротой поэтического пера злодей рухнул на пол прямо как бревно. Юлия мутило. Впервые в жизни он убил человека.
* * *
– Это мышьяк.
К тому моменту, когда Святослав Васильевич Хромин добежал до казино, там еще не было ревущей праздничной толпы. На полу в вестибюле около поваленной клепсидры сидели и изучали разбросанные по полу мокрые и замасленные железки Дима и Айшат, последняя почему-то в юбке и криво надетом лифчике. Но младшему из братьев было не до удивления и соблюдения приличий. Дважды на пути от виллы диктатора его вытошнило прямо на улице.
– Это от нервов, – сказал он. – Лулла умер. Плавал, плавал и утонул.
Его снова скрутило от рези в желудке. Дмитрий Васильевич вгляделся в бледное лицо брата и спросил:
– А ты у него ничего не ел часом?
– Только пил, – прохрипел Слава. – Воду из-под крана. Надо было сразу взять власть в свои руки. Только я не умею брать власть.
– Погоди ты с властью, – нетерпеливо поморщился санитарный врач городов Рима и Петербурга. – Вкус какой-нибудь есть? Привкус во рту?
Слава глотнул и, поморщившись, кивнул:
– Железный.
– Это мышьяк, – уверенно сказал Дмитрий Васильевич Хромин. – Лулла не утонул. Просто ему кто-то в ванну поставил новые трубы из прекрасной розовой глины. И я даже догадываюсь кто. Ты много пил?