— Сохранился. Иногда пользуюсь.
— Ух ты, здорово. Я, как и Ванька, у вас учился, только он в Первом меде, а я — в Лесгафта, на легкой атлетики. Ты не удивляйся на мое брюхо, это оно у меня производственное. На «Зенит» ходишь? Ну хотя бы ходил? Молодцом! Слушай, у меня самое сильное впечатление, это когда он «Арарат» 6:2 сделал, а я ходил в 33-й сектор, самый хулиганский. Мы со стадиона уходили колонной и нас стали на Плеханова менты брать, причем так конкретно, просто на месте гасили, хоть и советские времена. Причем с двух сторон, с Невского и с Дзержинского, или как там у вас сейчас, с Гороховой. Я только потому и спасся, что ушел в тот проходняк. Потом через мост и до Садовой добежал, я так на стометровках не выкладывался. Слушай, сделаешь про меня репортах для своей питерской газеты, как мы тут пиво варим, не хуже вашей «Балтики»?
— Не волнуйся, будет и про тебя репортаж. Олег — лауреат «Золотого пера», так что распишет все в лучшем виде.
Это был Котелков, тоже покинувший стол. Рядом стоял Савушкин.
— Леша, на два слова, — сказал он.
Олег остался на обрыве в одиночестве, но ненадолго. Кто-то встал рядом.
— Вы и правда журналист из Санкт-Петербурга?
Голосок был тонкий и звонкий, так где-то внизу журчал Ирхай. Олег обернулся и сразу же сам почувствовал себя несостоявшимся Гумбертом. Рядом стояла Юля.
— Вам не приходилось брать интервью у Александра Васильева. Это группа «Сплин».
«Похоже, интервью с Розенбаумом тут будет невостребованным», — подумал Олег. Но из положения надо было выходить.
Шагах в тридцати от них, Савушкин и Котелков тоже глядели с обрыва на реку, но говорили о другом (Баринов, обсудив какую-то техническую мелочь и отпустив пяток шуточек вернулся доедать раков). Они спустились по тропинке на несколько метров вниз, поэтому, даже среди тихой ночи, их разговор никому не был слышен.
— Миша, такой разговор возможен только под пиво. Я все про наш недавний разговор. Скажи мне правду, ты можешь победить?
— Это ты меня под пиво спрашиваешь? — ответил Котелков. — Думаешь, я выпил достаточно для ответа? Хорошо, отвечу. Победить могу. Но для этого придется выложиться всем. И моим людям, и твоим. А тебе — больше всех. Сейчас ты не кандидат. Ты — хороший менеджер, способный управлять крупной фирмой. Городом, таким как Ирхайск, ты управлять можешь тоже. Но избиратели этого не знают и ты должен убедить их за полтора месяца.
— Ты должен мне помочь, — сказал Савушкин. — Посмотри, — он указал вниз, — вот мой город. Я здесь родился. А теперь езжу по городу как босс какой-то мафии в Майями — с охраной и непременно с личным адвокатом. Я хочу навести здесь порядок. Уже дал себе слово: если проиграю выборы — уйду отсюда. Может лет на десять, может — навсегда. Производство продам, оно без меня, надеюсь, не развалится. Просто, если такой кретин, как Назаренко, нужнее людям, чем я, тогда мне делать нечего.
— Знаешь, — просто сказал Котелков, — пошли пиво пить. Думаю, мы победим.
Голландец под Смоленском. Чем платят? Луком и дровами. Битый бультерьер и футурологическая лекция. Мейл Гиббсон против Тони Блэра XIII века. Интеллигенцию — на поводок! Пусть лучше пьет, чем агитирует. Экстрим по нижегородски. На горизонте — двойник. «Я очень люблю шоколадные конфеты». «Я поступил, как все плохие мужья». Кучи злата.
— Как ты, Арнольд?
— … Карошо!
Голландцы вообще вежливый народ, даром, что язык у них по природе своей грубоватый, но Арнольду ван Вюстенбергу действительно было хорошо. Выживание редко переходит в удовольствие; с Арнольдом именно это и случилось. В первый день, проведенный в деревне Еберище, он пытался ответить на самые незамысловатые вопросы, так часто преследующие путешественников всех эпох и народов: как местные жители добывают пищу, где у них вода, как они справляют естественные потребности — впрочем, иногда прорывался дополнительный вопрос: а не шутка ли все это, причем шутка, организованная специально для него. Пусть его русский друг, заманивший своего голландского коллегу в родную смоленскую деревню, и уверял его, что деревня Еберище не менее почтенна возрастом, чем город Аахен, Арнольд все равно не верил.
С русским философом Сергеем Гречиным, русист Арнольд познакомился четыре года назад, в Москве. С той поры они встречались и в Москве, и в Амстердаме, переписывали по инету, а сейчас Сергей привез своего друга в родную деревню, в шестидесяти километрах от Смоленска и десяти от автотрассы номер 1.
Голландцу оказалось не просто поверить, что всего в девяти милях отсюда дорога, по которой Наполеон шел на Москву и обратно. До самого Еберище доехать они так и не смогли; в ближайшем селе оставили «Ниву» у хорошего знакомого, за минимальную мзду наняли трактор и преодолели на нем оставшиеся пять километров. Голландец в недоумении смотрел на единственную деревенскую улицу, на избы, нечиненые с военных времен и на немногочисленных местных жителей, которые глазели на Арнольда с не меньшим удивлением. Единственный вопрос, которые соседи сразу же задали Сергею — не немец ли его гость? Узнав что нет, безусловно обрадовались и несчастный стал жертвой гостеприимства. Гречин с самого начала честно предупредил голландца: привезенных трех бутылок не хватит, и пить придется то, что и местные. Как местные все это пьют и до сих пор живы, Арнольд не понял, сколько не ломал над этим с утра свою больную голову.
Днем, чтобы помочь несчастному придти в себя, Гречин его купаться на речку. Голландец частично вернулся к жизни; между тем соседка бабушка Люба истопила баньку (похмельный Гречин поправил утром себя тем, что натаскал воды и дров). Одного часа в бане, Арнольду хватило, чтобы понять, как хорош крепкий пар, особенно если ты смог найти в его клубах дорогу в предбанник, а оттуда на скамейку, поросшую крапивой.
Солнышко шло на убыль, Арнольд потягивал родной пиво «Хольстен» и думал о том, как хорош этот мир. Он уже знал, и как здесь люди умываются, и куда ходят в туалет, и как защищаются от комаров; ему казалось, еще немного и он поймет всю жизнь вообще. Однако некоторые вопросы оставались.
— Сергей, скажи, это правда, ты сдесь родился?
— Я же тебе говорил, (англ) в том доме.
— Я помню. Говори по-русски, у тебя получается лучше.
— Родился я в районной больнице, здесь жил до шести лет. Потом очень болел, меня повезли в город. Так? Понятно? В Смоленске мне сделали операцию, я остался там у тети. Я хотел поступить в Смоленский педагогический институт на факультет этнографии — я хотел изучать народы Полинезии, но мне сказали, что после института придется пойти учителем в Глинковский район — Глинка, композитор. Я поехал в Москву, там работал на заводе, хотел попасть в университет на Философский факультет, но во время экзамена много пил, как мы вчера с тобой и не прошел. Я служил в армии, а потом опять подал документы и поступил на Философский… О черт!