У Олега возникло легкое подозрение.
— Кстати, хотел тебя спросить, про твою сумку. Ты, случаем, туда бутылки не засунул?
— А то, как же! Два литра перцовки на меду. Считаю, это лучше коньяка. Но коньяк в любой дыре купить можно, а такую мальвазию не везде. Есть подозрение на простуду — сразу заделай сто грамм и ничего не бойся. Перцовка в багаже должна доехать. Я каждую бутыль обернул в рубашку и свитер; теперь сумку можно хоть прямо с борта на бетонку бросать.
«Не будь бутылей, да второго ноутбука, да еще неведомо какой дребедени (спросить бы, какой) непонятно, был бы я сейчас в Омске или нет», — подумал Олег, однако задал другой вопрос.
— Так пить или не пить?
— Всего лучше, если ты покажешь коллегам: я могу пить, но при этом могу и не пить. Еще запомни: пить в рабочее время — исключительная привилегия местных кадров. Как ты понимаешь, рабочее время это только для них, с девяти до шести. Местные вообще очень наблюдательны, хотя наивны и всегда в злобную сторону. Апофеоз — тонкое замечание помощника начальника штаба в Оренбурге: москвичи сюда приехали на лифе кататься. Там, в офисе был обычай: вверх на лифте, вниз — пешком, но наш народ иногда это нарушал и спускался на лифте. Еще запомни: никогда не спорь с коллегой в присутствии местного кадра. Времени поспорить потом хватит.
Вообще, не удивляйся, мы тут все считаемся «москвичами». Но мы с тобой из Питера — это надо подчеркивать. Ленинград везде любят. Расскажешь, как брал интервью у Боярского и Розенбаума, хоть целый день катайся на лифте, тебе все простят.
— А на самом деле, откуда большинство технологов? Москва?
— Не обязательно. Из Москвы наш главный юрист — Владимир Галактионович, и наш самый главный — Котелков. Социолог — Капитан, из Калининграда. Он, кстати, настоящий кавторанг, без дураков. Сережка Тараскин из Нижнего, у него особое амплуа.
— Какое?
— Сам увидишь. А большинство народа: идеологи, начальники штабов, полевики, ты сам удивишься — из Калуги. Там еще в советское время был Институт прикладной социологии, поэтому Калуга и стала инкубатором технологов. Еще один юрист — Азат из Адыгеи. У нас часто так получается: местный кадр с нами сработался — берем в следующую кампанию. Но задерживаются не все.
Еще насчет местных. С ними всегда непросто, потому, что они уверены, что все знают — «да ну вас, мы же здесь родились, кому лучше знать?». Смотри, не купись на это. Было бы так — нас не вызывали бы сюда работать, за суммы, не называемых вслух размеров. Незнание местными собственного города тебя поразит больше всего. Они не знают и, где можно поужинать, и где можно починить плеер, не говоря уже о рабочих вопросах. Все это выглядит мелочью, но серьезная кампания местными силами обычно не проводится.
— Неужели без исключений?
— Исключения есть. Но местные все равно, повязаны на семьи, работают от звонка до звонка, субботу чтут как евреи, а воскресенье — как христиане. Да и пойми одно: мы нагадили и уехали, а им тут жить. И судиться, причем это в лучшем случае. В худшем — просто по башке, вечером, где-нибудь на углу Абрикосовой и Виноградной улицы. Поэтому местные всегда за компромисс и всегда дергают за рукав, когда пишешь резкую статью или, когда идеолог предложил радикальный проект. Учить работать их приходится всегда, а вот требовать от них спортивной злости — не надо. Учти, все они на месячной или недельной зарплате, которую надо отработать. Лишь иногда они так заведутся, что к концу кампании готовы пахать сутки напролет, а если наш все же пролетел, плачут, как вторая команда в финале кубка кубков. Но это в том случае если видно — мы сами бьемся за победу.
— А на этот раз?
— Пока не знаю. На месте будет видно.
Наконец принесли пельмени, сибирской формы, но отнюдь не сибирского количества. Толик объявил, что до выхода полчаса и попросил официанта сделать горячий бутерброд, здраво рассудив: на линии Омск-Ирхайск кормежки не дождешься.
* * *
Бизнес-класс рейса «Москва-Ирхайск» включал в себя всего четыре места. Одно из них занимал приблатненый бизнесмен ирхайского происхождения. Он навалился на бесплатное спиртное и через час уснул, храпя в такт двигателям. Сергей-Капитан прочел данные соцопроса, на часик включил ноутбук, после чего уснул. Владимир Геннадиевич продолжал читать «Коммерсант», но так как уже больше часа глядел на одну страницу, то, верно, задремал тоже.
Котелков не спал. Он вздремнул сразу же после взлета и открыл глаза, когда самолет, прорвавшись сквозь короткую ночь, встретился с рассветом. Ему нравились такие рейсы: солнце только-только село на западе, а новый день уже летит навстречу. Плотная облачная пелена, затянувшая европейскую часть, рассеялась над Уралом и внизу можно было разглядеть тень самолета, тянувшуюся следом, как собачка на поводке.
Котелков знал, что когда выступают в поход, хорошая примета — дождь. Но у него уже давно сложился собственный набор примет. И яркое солнечное утро не уступало дождю.
Предыдущую кампанию в Нижнем он проиграл. Это не стало неприятным сюрпризом: заказчик с самого начала не имел никаких иллюзий, и расстались они вполне дружески, с совместной выпивкой и надеждами на дальнейшее сотрудничество. Но игры в поддавки опасны: два матча подряд с установкой на красивое поражение, могут кончиться забвением науки побеждать. Слив начнется сам собой.
Кампания в Ирхайске была третьим матчем.
Самолет сбавил скорость перед снижением. Котелков выглянул в иллюминатор. Изгибистая лента, медленно, но ощутимо приближавшаяся, верно и есть река Ирхай. Через минуту, в излучине, обозначился и сам город. Смотрелся он компактно, только лишь по течение реки, на юг, протянулся длинный район, какая-то старая слобода. К слободе подступали поля и деревушки. С севера же — синим морем разливался лес и волны подошли к городским кварталам, кое-где даже вступив в него; а скорее, наоборот, девятиэтажки возводили прямо среди остатков тайги. Ирхай пересекали три моста: железнодорожный, центральный и объездной.
Уже было так низко, что можно было разглядеть город: маленький центр — самую непрезентабельную часть, пояс хрущевок, кварталы брежневских «кораблей» и разбросанный всюду частный сектор. Среди халуп отдельными пятнышками выступали новейшие коттеджи, существующие в любом городе, независимо от степени социальной депрессивности.
Самолет развернулся над городом и пошел над рекой, дав пассажирам возможность полюбоваться родным городом. Котелков вспомнил, что такой же маневр совершается и над Манхэттеном (или раньше совершался): можно было минуты две разглядывать центр Нью-Йорка во всех подробностях. Теперь видно было уже все: прибрежные купецкие кварталы — низкие домики и длинные каменные сараи, пристань, с вытащенными на берег кораблями, рыбачьи лодки на реке, центральная площадь, хилый бульварчик и пеший памятник, видимо Вечно Живому. На левом берегу — одноэтажное деревянное заречье. Самолет повернул вправо, пройдя над заводскими корпусами, между собственно, городом и вытянутой слободой. В стороне, на окраине мелькнуло какое-то ярко голубое пятно; что это было разглядеть не удалось.