Джи-Джи-Олифант только клацнул челюстями. Конечно, он на дух не переносил единого в трех лицах Дэмиена-Эдварда-Ральфа, но вдруг шеф наказывает недруга-вампира не за глупый просчет, а за ЗНАНИЕ о яде из черного тюльпана? И еще очень важно стало для гнома, чтобы догадка никак не отразилась на его лице верного служаки.
— Ладно, — с папкой под мышкой с виду весь такой былинно безопасный Гребаха Чучин легко сдвинул (по законам магии в принципе несдвигаемого) голема с дороги и нацелился на выход. — Вижу, что о поимке ботаника никто призадуматься не удосужился. Ладно, распоряжения таковы. Поскольку наш фальшивый Эрнст снабдил смертного браслетом модели «Чайка», следует отрядить дюжину матерых ведьм, пусть заговорят чаек и ворон на преследование, чтоб летуну небо медом не казалось. Да и хищные пернатые не помешали бы, жаль, мы их всех в округе повывели.
Гном превратился в слуховой аппарат: сейчас не было ничего важней, чем отдаваемые приказы. Еще допрашивая Катерину, ушлый гном заподозрил, что пошли настоящие ставки, пошла игра уровня двадцатилетней давности, когда «СЭ» обставила Чернобыльского князя. Сейчас лезть к верховному со своими советами, надеждами и мнениями было бы нелепо.
— Далее, эта Екатерина, из бывших зигфельдских, один раз уже ботаника брала. Объяви этой юной стерве, что если выйдет на след Антона Петрова второй раз, так уж и быть, кресло антииеромонаха — ее.
Внимаем, молчим, исполняем. Но ведь как обидно, только гном решил, что поддержит эту злючку, возьмет под крылышко, где-то прикроет, где-то подтолкнет в спину. Но все — табу. Верховный объявил малышке покровительство.
— Пусть вступит в контакт со службой безопасности «Ред Ойла», но до конца себя не раскрывает. Вербовка разрешается серая, мы в дальнейшем этот «Ред Ойл» еще как-нибудь используем.
И Гребаха Чучин покинул апартаменты. Удивительное дело, за службу в «Эдде» гном Олифант не менее двадцати раз видал, как командир сходит-стекает-вычленяется-сползает с картины, точнее, с самых разных картин: и парадных портретов, и бытовых зарисовок в простеньком багете. Но ни разу не имел гном чести созерцать, как шеф возвращается в двухмерность. И это гарантированно не была типовая магия по перемещению в пространстве, пусть с индивидуальной и запретной для прочих адептов системой порталов. Здесь использовалась какая-то совершенно иная методика, без обычных выворачиваний себя наизнанку за ноготь мизинца. И нигде, и никогда гном Олифант не встречал даже малейшей ссылки на такую методику, как ни искал намеки в гримуарах.
* * *
Гребаха Чучин шел по коридору. Надо было видеть, какой трепет среди подчиненных рождало его появление. И благоговейные шепоты за спиной, тревожные шепоты в закоулках, испуганные шепоты по кабинетам... катились следом вместо эха шагов. Случаи, когда верховный вот так запросто прогуливался по владениям, каждый служитель «Старшей Эдды» пересчитывал по пальцам, и по традиции никто не ждал от явления шефа народу ничего хорошего.
Суета подчиненных могла бы вызвать улыбку, но Гребахе было не до улыбок. Коридор привел к лестнице в смотровую башню, Гребаха покорно стал подниматься, вот только в отличие от подчиненных ему не приходилось бубнить пароль на каждой ступеньке.
Тайна редких появлений Гребахи объяснялась невесело. Будучи по мистической сущности рожденным от норны [6] , то есть в принципе бессмертным, Гребаха Чучин заплатил за инициацию высшей магией страшную цену. Теперь он был почти всемогущ и одновременно почти беспомощен, поскольку при всех тайных знаниях боги разрешили ему только сто лет жизни во плоти.
Здесь был хитрый выход: в двухмерье он мог жить вечно, но вечно прятаться в плоском мире не осилишь — взвоешь. Сначала — лет эдак по человеческому календарю семьсот—восемьсот тому — Гребаха проводил в трехмерье каждый седьмой день, но отпущенное слишком быстро просачивалось сквозь пальцы. Он стал позволять себе объем один день в месяц, отпущенное время продолжало истончаться с бешеной скоростью. Он стал покидать двухмерье только по крайней необходимости, и все равно запас времени иссякал... Сейчас у Гребахи оставались год, два месяца и семнадцать дней... Кризис жанра!!!
Гребаха Чучин вошел в кабинет, вскользь оглянулся. Взгляд не мог не зацепить висящую на стене портретную раму с чистым холстом. Но вместо того, чтобы быстрее нырять в двухмерность, тремя выверенными пассами Гребаха на столе сотворил небольшого гранитного сфинкса.
— Я все правильно понял про яд из черного цветка? — спросил Гребаха, и тут на его носатой, казалось бы, намертво застывшей в равнодушии роже отразилась страстнейшая надежда.
— Да, — сухо ответил сфинкс на загадку Гребахи. Гребаха засиял, как младенец в теплых памперсах, развеял сфинкса и ступил к холсту Он был на пороге чуда, о котором не уставал молить богов с самой инициации. Услыхав про новый яд с магическими свойствами, он не очень поверил в успешность средства как нового оружия. Зато задумался о том, что прозевали все подчиненные — ЛЮБОЙ ЯД В МАЛЫХ ДОЗАХ ЯВЛЯЕТСЯ ЛЕКАРСТВОМ. И именно об этом Гребаха Чучин спрашивал у сфинкса — поможет ли новый яд вылечиться от проклятия богов? Иными словами, сможет ли Гребаха Чучин, принимая цветочный яд малыми дозами, обрести бессмертие в трехмерном мире и при этом СОХРАНИТЬ МАГИЧЕСКИЕ ТАЛАНТЫ. И сфинкс, отвечая «Да», не мешкал ни секунды.
Нет, я не плачу и не рыдаю,
На все вопросы я открыто отвечаю,
Что наша жизнь — игра,
И кто ж тому виной,
Что я увлекся этою игрой?
Наверное, только отмахав крыльями черт-те сколько километров, с третьей попытки приловчившись ловить кильку в проточной воде и сообразив, как пользоваться инстинктом ориентирования, обернувшийся чайкой Антон поверил окончательно, что его приключения реальны. Что мир вампиров и прочей демонической дряни нагло себе существует рядом с обыденным миром и, мало того, очень крепко вмешивается в дела этого привычного мира людей.
Выжатый усталостью, как носок в дорогой стиральной машине, чайка-Петров спикировала к кормушке на огороженном от зевак птичьем базаре посреди Ленинградского зоопарка. Грубо оттеснив полярного гуся с раздутым зобом, Антон жадно набил пузо размоченной булкой.
У птичек как раз начинался брачный сезон, селезни фасонисто хлопали подрезанными крыльями и ворковали, подражая голубям. Уточки кокетливо семенили боком и многозначительно выщелкивали клювиками блох. Под лапками шныряли воробьи, бессовестно воруя корм. Пару лестных косяков-авансов на Петрова бросила патрулировавшая несерьезный водоем чайка дружественной породы. По случаю будня и сомнительной погоды зевак было негусто, да и те преимущественно кучковались там, где вздымали брызги белые медведи и кричали дурными голосами бабуины.
Петров огляделся, выждал, когда редкие посетители, как один, окажутся к нему спиной, и клювом повернул кольцо на красной, будто ошпаренной лапке.