– Шалит.
Герман Андреевич воткнул кий в подставочку и вернулся к столу. Взял запечатанную бутылку аперитива, два хрустальных фужера и, поправив простынь на том месте, где когда-то была талия, пошлепал босыми ногами в номер люкс.
– Кто ж это тебе, Гришенька, такой чудесный фонарик нарисовал? Крутой Уокер?
Ленка наклонила кудрявую головку и прищурила глазки.
– Это макияж. Конкурс визажистов. – Гришка явно смутился, застигнутый Ленкой врасплох.
– Надо же. А я думала, ты вступился за даму сердца и спас ее из лап бандитов.
Ленка накрутила на пальчик вьющийся локон. Гришка достал из нагрудного кармана куртки сигарету.
– А тебе идет, Гришенька. Ты сразу такой мужественный стал. Жалко, нет смокинга и бабочки.
– Завтра же куплю.
– Купи, купи, зайчик. А что мы такие хмурые? Не надо расстраиваться, Гришенька. Кстати, как насчет Парижа этим летом? Мы не передумали? Кто-то обещал покататься со мной на роликовых коньках по Елисейским полям. Ха-ха-ха. Можно надеяться? Или мы способны только трепаться и зарабатывать синячки в подворотнях?
– Можно.
– Ну, тогда я надеюсь, Гришенька. Пока.
Ленка помахала ручкой и пошла к стоящей на проспекте родительской машине.
Гришка сел на поребрик, глубоко затянулся. Закон бутерброда в очередной раз напомнил о своем существовании. Так оно всегда и случается: хочешь предстать во всей красе – черта с два, а с глазом подбитым – всегда пожалуйста, «Привет, Гришенька». Да еще прыщ на носу. Тьфу!
Гришка потушил окурок носком ботинка. Да, ничего не поделать, есть такое слово «любовь». Когда башка слетает напрочь и поступки легко могут привести в лечебное заведение с решетками на окнах. Или еще куда подальше. И никакого ведь лекарства против такой болячки не найдешь. Ни в одной аптеке. Неужели не придумать? Чтобы съел пилюлю и разлюбил.
На Ленку он запал еще в первом классе. Она жила в их дворе с родителями и старшим братом. Детская влюбленность Гришки никак себя не проявляла, до определенного возраста свои чувства следует хранить в глубочайшем секрете, иначе не избежать насмешек сверстников. Тем более нельзя унижаться до таскания чужих портфелей в школу и обратно. Что ты, носильщик? Но если честно, таскал бы по восемь раз на дню.
Кандидатов на Ленкино сердце и портфель в школе имелось полным-полно – и из старших классов, и из младших. Кукла Барби на фоне Ленки – Квазимодо в юбке. Ленка, конечно, это понимала и самым коварным образом использовала усиленное мужское внимание в личных интересах. При этом никому не отдавая предпочтения. Перетопчетесь пока, мальчики.
Ничем особенным Гришка заинтересовать Ленку не мог. Он для нее просто фамилия-имя. Внешность? Лучше не вспоминать. Социальный статус? Ой, Гришенька, ты с восьмого класса в одной куртке. Добрая душа? Так мы ж, Гриша, не в кино. Любишь? Меня многие любят. Я себе цену знаю.
Уходя в армию, Гришка пригласил Ленку. Она пришла, хотя он и не рассчитывал. Следующие два года он только и вспоминал тот вечер. Выпив водки и осмелев, он коварно заманил Ленку на кухню и раскрыл душу. По радио крутили подходящую вещицу «Никто лучше меня не сделает это», и объяснение выглядело весьма романтично. Такие слова Ленка наверняка слышала не в первый раз, поэтому не отвергла Гришкины чувства, но пожала плечами и снисходительно улыбнулась. Это прибавило Гришке уверенности, и он впился в ее губы, как вампир. Затем шепотом принялся умолять дождаться его возвращения. Ленка ничего не ответила, освободилась от Гришкиных объятий и вернулась в комнату.
Два года она снилась несчастному воину-конвоиру, два года воин рисовал в голове самые мрачные картины. Ленка, выходящая из свадебного магазина в белоснежной фате; Ленка, целующаяся за свадебным столом под крики «горько»; Ленка… Ы-ы-ы!
Странно, но Ленка замуж не выскочила. Не потому, что очень ждала Гришеньку. Гришенька же, вернувшись, нанес робкий, как бы случайный визит, рассказал пару историй из жизни конвойных войск и влюбился окончательно, бесповоротно, потому что Ленка за время его отсутствия расцвела, как розочка на клумбе.
Дама сердца отнеслась к возвращению героя не то чтобы прохладно, но довольно спокойно. Рассказала, что поступила в университет на факультет журналистики и все свободное время посвящает занятиям. Гришка намек понял и быстро смотался, дабы не мозолить глаза своей дембельской макушкой.
С того момента его личная жизнь превратилась в сплошную абракадабру. Взрослеть и мужать он не торопился, выколол себе на плече бычий череп с рогами, а в ухо вставил серьгу, считая, что таким образом завоюет авторитет и Ленкино расположение. Но серьги таскало полдвора, а наколку не было видно. Ленка же вдобавок подтрунивала над ним, чем довела беднягу до состояния невроза.
Пару месяцев назад Гришка не выдержал, подкараулил Ленку в подъезде и вторично намекнул, что жить без нее не может и готов ради Ленки на что угодно. К примеру, если она скажет свозить ее в Париж, он разобьется в лепешку, но свозит. Гришка потом долго соображал, зачем он ляпнул про Париж и вообще при чем здесь Париж. Есть такое слово «свихнулся».
Ленка захихикала, положила ладошку на Гришкину грудь и ласково произнесла: «Вот и отлично, Гришенька. Я тебя за язычок не тянула. Я с детства мечтаю прокатиться на роликовых коньках по Елисейским полям».
И, еще раз обнажив свои зубки в умопомрачительной улыбке, она оставила Гришку тосковать в темноте подъезда.
Конечно, Гришка понимал, что Леночка – не его полета птица. Его уровень – Светка Рыжова, торгующая на рынке мужским трикотажем, а ловить в сачок Ленку
– все равно что ловить Сандру Баллок из кино «Скорость». Но. Понимать-то можно что угодно.
Ну, хватит, однако. Хватит поднимать пыльные слои времени, вспоминая детство? Думайте, Гришенька, как на Париж заработать и на все остальное. «Чтоб любить эти ноги, нужен белый „кадиллак“…»
Гришка поднялся с поребрика и взглянул на часы. Лучший друг задерживался. Он без этого не может. Впрочем, вон он, ненаглядный.
– Ну, здравствуй уже.
– Ну, здравствуй. По пиву?
– Ставишь?
– Легко. Чего чахлый?
– «Бабки» нужны.
– Брось. Деньги портят натуру. Лучшего друга звали Вовой, но он предпочитал имя «Спейс», что означало «Космос». Несмотря на столь величественный псевдоним, лучший друг не дотягивал до ста шестидесяти, чего, однако, абсолютно не стеснялся, а поэтому дорогу к счастью пробивал луженой глоткой, упрямой и неглупой башкой и разбитыми до синевы кулаками. И встреться он на узенькой тропинке с Майклом Джорданом, неизвестно, кто кому уступил бы дорожку. Спейс таскал неизменную клепаную черную куртень, казаки-скороходы и турецкий «Вранглер» с миллионом заплат.
Пиво оказалось старым и теплым, скамейка – мокрой, а чипсы – пресными. По поводу чего Спейс прочитал монолог в лучших традициях народного эпоса. Гришка, оторвавшись от горлышка, неожиданно спросил: