– Извини, друг, но я всегда сажусь за игровой стол трезвым, – миролюбиво произнес Сергей, рукой отодвигая незнакомца и намереваясь уйти-таки с палубы.
Но цыган не сдвинулся с места, за три глубоких вдоха глаза мятого налились черной кровью и убедительно-картинно выперли из орбит.
– Ты оскорбил меня, гадже! – заорал гуляка на всю палубу, замахиваясь бутылкой. – Сын свиньи! Я убью тебя!
Тогда Рокки, оттеснив Пепла, выдвинулся вперед. И заговорил по-цыгански, показывая то на берег, то на небо, прикладывая то палец к своей груди, то кулак к груди собеседника. Обидчивый незнакомец тоже не безмолствовал. Получалось, что одновременно говорили оба, трещали не умолкая. Пеплу удавалось разобрать знакомые слова: «гадже», «чавэлла», «тэ мэрав», «романы чавэ». Накал разговора нарастал.
Вдоль фальшборта, игриво ведя ладонью по перилам, брела цыганка. У женщин цыганской национальности существует по сути всего три возраста: возраст нераспустившегося бутона, золотая пора и время усыхания. Эта ночная незнакомка принадлежала к среднему из сезонов. Сергей невольно залюбовался.
Красавица неожиданно остановилась, внимательно посмотрела на Пепла. И вдруг, тряхнув черными косами и звякнув монистом, бросилась навстречу.
– А дай, погадаю! – Она захватила руку несколько опешившего Пепла, повернула пойманную кисть ладонью вверх. – Ой, молодой, какая непростая судьба у тебя! Судьба твоя ползет змеей через колючий кустарник. Много настрадался ты, много слез кровавых пролил. Но вижу твою удачу, касатик. Ждет тебя солнечный свет в окнах, звон бокалов и здравицы в твою честь. И велика будет твоя удача, ой, велика! Я буду потом гордиться, что гадала такому большому человеку. А про любовь скажу тебе вот что – бойся женщин с карими глазами. Твое сердце лежит к женщине, рожденной под северной звездой, к женщине со ржаными волосами. Ищи ее.
И ушла за мгновение до того, как Пепел собрался вырвать ладонь. Ушла, то и дело оглядываясь. Навеянный же сквозняком холодок в душе Сергея не растаял.
А Рокки со вспыльчивым цыганом уже пожимали друг другу руки.
– Прости, русский, я тебя обидел. – Вспыльчивый цыган протянул руку и Пеплу. – Держи за обиду!
И он попытался стащить с пальца массивный золотой перстень. Сергей перстень не взял, он предпочел обойти навязчивого участника «джелем-джелем» и попасть, наконец, в коридор, застеленный бордовой ковровой дорожкой и залитый приторно-яичным светом ламп.
– Бывает, – сказал Рокки, ободряюще похлопав Пепла по плечу. – Мы – народ горячий, взрывной.
– Бывает, – типа согласился Сергей. При этом подумав: «Бывает, да только не должно так бывать».
Все, происшедшее на палубе, чересчур походило на дешевый балаган. И не так уж пьян был темпераментный любитель “каберне”, как хотел казаться, больше изображал. Да и эмоции предъявлялись какие-то искусственные. Нормальный цыган, если усмотрел обиду, сразу бы схватился за нож, ну, в крайнем случае, за грудки обидчика. И гадание это иначе как театральщиной в расчете на лоха не назовешь. «Дай погадаю! Касатик!» Еще вставила бы «брильянтовый» и «дальнюю дорогу с бубновыми хлопотами». Будто впервые Пепел имел дело с цыганскими нравами и цыганским гаданием. Но, видимо, кто-то полагал именно так. Полагал, что этого русского можно купить на туфту.
Они разминулись в узком коридоре с двумя усатыми чавэллами: пышные алые гвоздики в петлицах пиджаков, воротники кремовых рубашек, понятно, поверху. Чавэллы спорили.
– Я поднесу, а ты споешь, – убеждал один.
– Нет, давай так, – не соглашался второй, – ты выносишь корзину с цветами и произносишь слово, тут вхожу я и разворачиваю ковер. А потом я спою.
– Какой еще ковер, а?!
– В который завернем. Ты что, хочешь просто так взять и выйти с телевизором? Чтобы все сразу поняли, что у нас за подарок?
Издали доносилась заводная до полной лихости музыка и чьи-то неразборчивые возгласы, усиленные микрофоном.
В случайности Пепел верил лишь тогда, когда других вариантов, как ни крути, не просматривалось. Если представление на палубе – не случайность, то что же? Уж не излюбленный ли цыганский прием закручивали лицедеи на палубе, то есть не отводили ли просто-напросто глаза? Когда одни отвлекают и задерживают, другие в это время... Вот очень бы хотелось вызнать, чем были заняты другие. И что это за падлы такие объявились?
Вполне допустимо, что отводили глаза не конкретно Сергею Ожогову и его цыганскому приятелю Рокки, а просто людям, оказавшимся в то самое время в том самом месте. Потому что где-нибудь поблизости, скажем, за поворотом коридора, происходили некие события, которым противопоказаны любые свидетели. Если все именно так, тогда и голову ломать не над чем. Однако Пепел предпочитал поломать голову, чтоб не сложить ее бесславно.
Может быть, ближайшее окружение химичит? Сын роет под отца, или племянникам почему-то помешал нынешний барон, короче, кому-то из них понадобилось подложить свинью Михаю Бронко с его идеей послать на «джелем-джелем» нецыгана? Ладно, пока следствие по этой версии отложим, очень уж романтическая.
Кому еще может мешать Пепел? Вензель дотянулся шаловливыми ручонками? Вероятность мала, как бледная спирохета. Химичат конкуренты по картам? Бесстрашные конкуренты, надо признать. Ведь на этом празднике цыганского азарта с нарушителями заповедей поступают круто. Верка затеяла нехорошую игру? А ей-то зачем самостоятельная игра?..
Пепел и Рокки вошли в большой салон. А там гуляли. И гуляли вовсю.
Вдоль стен были расставлены столы. Или, лучше сказать, по периметру салона тянулся каре один большой стол. Скатерть, которой он несомненно накрыт, не разглядишь за рядами и когортами блюд, тарелок, ваз, стаканов, рюмок и бутылок. Возникало даже беспокойство за крепость ножек стола – потому что если уж лежит на блюде, скажем, икра, то не просто горой навалена, а сложена вавилонской башней.
Бесконечный стол окружал карточные столы, где на зеленом сукне уже были разложены нераспечатанные колоды и расчерченные под роспись листы бумаги. Между карточными столами и сценой плясали. Какое там – плясали! Слишком рядовое слово для огненного зажига, выдаваемого танцорами. Убойную помесь чардаша с рок-н-роллом вкаблучивали в пол даже старухи и дети. Это больше походило на буйство лесного пожара, чем на танцы.
Не в силах я!
Эти цепи, цепи разорвать! – перемешанные с нотами слова рвались на волю из магнитофона.
На сцене у микрофона дожидалась паузы высокая цыганка жгучей красоты, одетая во все черное. Наверное, вдова какого-то барона, теперь сама ведущая дела табора – эмансипация.
– Хей, ромы! Переведите дух! – Она наконец-то дождалась. – Мы, влахи, знаем, что такое настоящая любовь! И знаем толк в музыке. Наши песни о любви сводят с ума даже глухих! Поэтому, когда станет грустно, сыграй, молодой, песню влахов, а жена тебе споет. Про это и наш подарок молодым. Хей, влахи, несите!
Двое парней внесли на сцену коробку из-под пылесоса. Женщина в черном раскинула картонные лепестки и достала из коробки нечто продолговатое, завернутое в батистовый платок. Развернула платок, бросила батистовый ручей за спину и подняла над головой скрипку.