– Уверен, – под нос промычал лейтенант Яблоков, – Весь следующий из города транспорт проверяется на двадцатикилометровых отметках. Врядли этот уголовник додумается аж двадцать километров пехом от Виршей уматывать. Тем более, по оперданным, он при деньгах. Километра три оттопает туристом и начнет попутку ловить.
– Уверен, – пробурчал лейтенант Готваник, – Источники сообщают, что только за сегодняшний день очень похожего на описание человека видели семнадцать раз, а однажды в одно и то же время в четырех разных местах: в магазине «Франт», в шашлычной «Дядя Ваня», в ремонтном цеху Виршевского комбината и на спортивной площадке дома престарелых.
– Так какого... ваши сотрудники не могут его задержать?
– Вот посмотрите, – обиженно пробурчал лейтенант Готваник и подвинул к подполковнику исчирканную фломастером карту Виршей. Город на ней был похож на отпечаток великанского сапога. Овальная блямба рифленого улицами жилмассива и комбинат в форме каблука, – Здесь отмечены все маршруты патрулирования. Вот, например, цифра «три», а вот «двадцать четыре». Это значит, что означенную улицу патрулируют три одетых по гражданке опера и проходят по улице каждые двадцать четыре минуты. (Если бы за этой сценой наблюдал дядька Макар, он бы всыпал Филипсу за погрешность в две минуты по первое число).
«Перелески да проселки, но не видно ни шыша. Я лежу на верхней полке, рядом жмутся кореша.» – вспомнил песенку Сергей и попытался представить, как его кореша делают ноги из Виршей, кто на попутках, кто на электричке.
– Ты есть русский? – прочитала негритоска бирочку на груди соседа.
– Я есть русский, – шире ощерил пасть Шрам, что при желании можно было посчитать за подчеркнутое радушие.
– Иц э бьютифал! Меня зовут Эпифани! – запищала от природной брызжущей через край радости дочь угнетенного народа.
«А меня – нет» – подумал Сергей, а в слух, чтоб не приняли чисто за дремучее мурло, сказал:
– Это здорово, Эпифани, что мы хиляем из Виршей на соседних полках.
– Не понимаю! – жизнерадостно залилась смехом, как ментовский сюрчек, Эпифани, – Что такое «хиляем»?
– Это важное русское слово. Оно означает: канаем, гребем, мотаем, чешем и так далее.
– Я поняла! – превратились в восторженный бублик губы шоколадки, – Вы есть филолог. Я тоже филолог в Университете. Массачусет. А здесь я... – Эпифани не нашла подходящее слово, порылась в сумочке и протянула Шраму визитку на русском. «Специалист по етикету». Именно так – через «е».
«Еханый бабай побрал бы этих жизнерадостных личинок! Вот если бы на моем месте корячился Словарь, может быть он оказался счастлив. Его явно тянет на ителигентных шмар.» Тут же по обыкновению свободно гуляющих мыслей Шраму подумалось, что он свалил, так и не рассчитавшись до конца со Словарем и Малютой. Ладно, пусть поживут пока.
– Я не есть филолог. Я есть народная медицина, – ляпнул первое попавшееся Сергей, пряча искорки напряга на самом донышке гляделок.
– Иц э бьютифал! – чуть не описалась кипятком от ненорматированого восторга правнучка рабов. И ткнула визитку в ладонь соседу. Дескать, бери, чего ж ты не берешь?
Серега учел промашку и визитку взял.
– Я очень люблю русский язык, и меня очень волнует загадочная русская душа, – залопотала шоколадка.
Кажется, она не поняла, кем назвал себя сосед. Тогда чему так радовалась? Шрам осторожно выглянул из-за спинки переднего кресла на предмет, как там поживает тот, с цепкими глазками? Вроде бы расслабился – зевает, официозный галстук снял.
– Я тоже без ума от русского языка, – тогда поддержал тему Сергей.
– Без ума? – тут же художественно напряглась Эпифани и, не выдержав положенную театральную паузу, подавилась звонким смехом, – Вы сошли с ума? Вы не-нор-маль-ный? Вы – маньк! Вы есть русский маньяк! Иц э бьютифал!
А вот Сергею было не до смеха, потому что автобус перевалил с асфальта на обочину и притормозил. Проверка на дорогах. Ментовский уазик, полный сержантов с калашами. А чего беглец ждал? За него взялись всерьез. Ради него целую сверхполномочную комиссию в Вирши снарядили.
Из кондишена на Шрамова дохнуло колымским холодом, запахом грязных бушлатов и древесной стружки с лесоповала. Почти в натуре Шрамов услышал завитой облаками морозного пара рубленный венигрет вечерней переклички: «...Шарыгин? – Я! – Шестопалов? – Я! – Шрамов? – Я! – Шульга? – Я!..». Услышал тянущее жилы жужжание бензопилы «Дружба-2», услышал любимую поговорку лейтенанта Бочарова: «Человек – не волк, в лес не убежит», будто этот Бочаров прямо над ухом прогундосил.
Мент, обнимая калаш, сунулся в салон иностранного автобуса, но просек, что буксанул папуасов и стушевался. А америкосы ему давай жвачки совать, привязали к пуговице воздушный шарик «I love you», засунули гвоздику в дуло автомата и банку пива в свободную руку. Один успевший поправить голову менеджер попросил стрельнуть из автомата за пинту виски. И все это так лицеприятно, без напряга, что мент под чистосердечные вопросы типа: «Вы сражаетесь с русский мафия?!» сдал назад, безнадежно махнув халявным пивом.
На ура америкосы спели менту уже из русского, впитанного за ночной банкет репертуара: «Город над вольной Невой, город нашей славы трудовой...». И мент позорно бежал, а автобус тронулся дальше.
– Без ума, – умывшийся холодным потом Сергей стал типа весело толмачить Эпифани, – Это в натуре означает – без башни, отмороженно, крыша съехала. Но я сказал «без ума» типа балдею, торчу, подсел, прусь. Андэстэнд?
– Иц э бьютифал! – влюбленно вытаращилаксь на Шрама шоколадка и полезла за блокнотом.
Не такая уж она была и страшная. Не про Словаревы загребущие пальцы. И вроде по всем флангам клеит Серегу, оливковую ножку к мужскому бедру прижимает. Дети разных народов, мы мечтою о мире живем. И где-то здесь слабину дал Шрамов. Когда в очередной раз косякнул на насупленного хмыря у входа, нарвался на обратный заинтересованный взгляд. Опа! Опа! Америка-Европа!
Попялился хмырь в сторону сладкой парочки, попялился и, типа чисто скучая, свернул шею в окно. Но Шрама на не разведешь на фуфлыжных рыжиках – узнал его по каким-то ориентировкам хмырь! Узнал!
Тогда, не комкая просветительский базар с флиртующей лиловой биксой, Сергей на ощупь выловил в своей дорожной сумке гранату и на ощупь же специально обученными шулерскими пальцами произвел с эргешкой необходимую операцию. Увидев в пакете Эпифани моток лески – на загородном плэнере наивная афроамериканка собиралась рыбу удить, взял в займы.
Увы, Молчун узнал этого храмова Хрена, тьфу, хренова Храма. Только не сейчас, а еще когда сунулся в Виршах проверить автобус. Вон они, часики заветные на руке тикают. Молчун спецом позволил Пырею подмести часики, когда мочили директора кабака. Киллер рюхал, что не левого пацана заказал Виталий Ефремович. Так пусть этот нелевый приметит часики на Пырее и постелит Пырею могилку. И тем сделает за Молчуна часть работы, ведь Пырей видел рожу Молчуна при дневном свете.