Оба предводителя хаты предусмотрительно взлетели со своих мест, когда в сорок седьмой вновь проявился Шрам. Далеко от нагретых нар не отходили, переминались рядом, но ничего резкого не затевали. Шрам устроился на шконке Панаса, оттуда раздавал гостинцы, там вел беседы, оттуда послал лично Гайдуку и Боксеру бутылку на двоих. Не стал говорить при этом, мол, «день сегодня такой, не до разборов, кто на стенку выше писает, давайте помянем по-человечески». Нет, пускай принимают гостинец (и остальные в хате тоже) как признание их камерных привилегий. Потому Шрам не только пузырь выделил, а еще и рукой показал, дескать, возвращайтесь на места, я всего лишь в гости завернул.

Зачем Шраму враги под кликухами Гайдук и Боксер, когда можно держать их в союзниках? Очень запросто может пригодиться. Тем более, ничего особо непростительного против Шрама эти оба двое не совершили. Просто полезли, не разобравшись, вступаться за своего чаморошного кента. Теперь будут разборчивей при выборе дружбанов.

А сейчас Сергей интересовался последним днем своего кореша. Собственно не столько беспокоило обнаружение на койке часиков в десять утра бездыханно остывшего Панаса (тут ничего особенного: Панаса будили на чифирь, потрясли за плечо, откинули одеяло, вгляделись, окочурился!), сколько раннее утро того дня. Между шестью и семью, когда Сергей еще ставил рекорды в карцере, в камере номер сорок семь начался шмон. Ничего вроде бы странного: камера, до того тихая, небеспокойная, попала ночной шумилкой под надзирательский гнев. Если не мешаешь вертухаям нести их нелегкую службу, они по возможности не трогают и тебя. Их же побеспокоили — ах так, ну мы отвечаем. Все нормально.

Шмон крутанули на попкарьскую совесть. Обычно с таким энтузиазмом обыскивают, если имелась железная наводка на заначивание недозволенного.

Часть людей вывели из камеры, поставили подпирать стены, иначе по хате не пройдешь. А Панас? Панаса, ответили Сергею, оставили внутри, гоняли вместе со всеми с одной половины на другую. Не били ли вертухаи больного человека, тем самым вызвав смертельный приступ. Нет, ответили, не били, вежливо обходились. Лично досматривали? Да каждого общупали.

«А Панаса аж два раза», — неожиданно встрял в разговор Боксер. По его заискивающему взгляду Шрам срисовал, что бычку жуть как охота прогнуться пепред авторитетом, загладить давешнее недоразумение. А там, глядишь, серьезный человек сопроводительное на зону слово зашлет. «Надо запомнить, — завязал Шрам в мозгу узелок на память, — может, и пригодится его рвение».

— Два раза? Верняк? — переспросил Сергей.

— Да сдуреть мне! — с хачиковской горячностью воскликнул Боксер, разве что майку на груди не рванул. — Саам видел, сам удивился.

— И кто обшаривал во второй заход? Зафоткал, как тот выглядит?..

2

Бейсбольная бита, описав реактивную дугу, клюнула в скулу. Струей какавы выплеснула изо рта кровь, перемешанная с пузырящейся солнечными зайчиками слюной и зернышками зубов. Стоящий на коленях поднял руку, закрываясь от биты. Да поди закройся! Тяжелой деревянной дурой по шее ему, по спине, по голове затарабанил град лютых беспорядочных ударов. Рот избиваемого открывался-закрывался, но из него не вылетало ни звука. Также беззвучно на противоположной стороне дороги разорвало в клочья еще вполне пригодный для ралли автомобиль.

По ящику системы «Филлипс» гнали боевик, клейменный буквами «НТВ». Звук был помножен на ноль, вероятно, ввиду прихода гостей.

— Надо говорить, кто из нас Праслов, а кто Талалаев? Или лишнее?

— Лишнее.

— Меня зови — Депутат, его — Профессор, зря он что ли бородку пестует. Я же тебе сулил, — бывший депутат ЗАКСа повернулся к бывшему бизнесмсену от скипевшего Балтийского Морского Пароходства, — Он с кузнецом придет. Кто лучше по жизни рюхает, а? — вернул внимание гостям. — Как кузнеца кличут? Тебя, ясно, Шрам.

— Джеки.

— Короче, знакомы. Пошли за стол, — рука Депутата вернулась энергично массировать бублик резинового эспандера.

Пошли за стол. Сели. Как на деловых сурьезных переговорах — двое по одну сторону, двое по другую. А почему не переговоры, ядренть? Чтоб анекдоты потравить и водки выпить, можно было и не сходиться.

— Правильно с кузнецом решил, — без вопросов ясно, что сегодня от хозяев банковать будет Праслов. — Можно было и на засаду нарваться. Водки, мадеры, пива? Или чего пользительного для печени, сока там, минералки?

Закусь на столе имелась под любой из перечисленных напитков. Брюхо зароптало, типа, не забывай меня, любимое. И за эти происки брюхо пришлось струнить усилием воли.

— Благодарю, по моей вере сейчас великий пост, — Шрам выложил на стол из нагрудного кармана рубашки сигареты.

— Пивка, — изменил Джеки своему любимому джину с тоником.

— А мы мадерки, да, Профессор?

Талалаев солидно кивнул, положил на колени нелепый здесь журнал «Верховая езда» и сказал с манерностью недобитой контры из графьев:

— Мне водочки плесни.

— Кстати, правильно здоровье бережешь, Шрам, — во второй раз высказал одобрение Праслов. — Наслышаны мы о твоих приключениях в пресс-хате. Сильно. Я тут срочно стал про тебя вызнавать, чего не знал. Много не знал, однако.

Депутат взял с места в карьер без разгона. И продолжал разгонять:

— В курсе, что через неделю максимум спрыгнешь с кичи. Дело твое тухлое, студент юрфака его мизинцем развалит. Верю, что и следующего могильщика (а именно такой звон уже появился — по твою голову следующий инкогнито в «Углах») ты по дуэли завалишь. Ну вот выйдешь ты, на радостях напьешься-проблюешься, и чего? Дальше-то как жить собираешься?

Шрам не впервые видел бультерьерскую рожу Праслова, впервые — нос к носу. До того — лишь по телевизору, да на обложке облыжной книжки политскандального характера. Герой парится в СИЗО уже второй календарь, но, кстати, себя не роняет, рельефен мышцой, мамон не отрастил. Хотя валяйся днями на матрасе, пей да жуй, житуха позволяет.

— Мне скоро на волю, — светски поддерживая беседу, обратился Талалаев к корейцу, — Хочешь, я тебе свои книги презентую. Карамзин, Сорокин, Черкасов… Или мохеровый халат, почти новье.

Джеки без восторга пожал плечами.

«Итак, Праслов с ходу пошел в наскок. На кой? А не затем ли, чтобы сразу сколотить второе дно их терке. Типа их строго личный переговор, в который не обязательно въезжать двум статистам. И если сейчас Шрам примет передачу, значит, видит заброшенную удочку. В противном случае — потреплемся чуток о фигне и разбежимся по норам. И, кажется, Шрам начинал догонять, к чему собирается клонить Депутат. Что ж…»

Шрам принял передачу:

— Думаешь, надо закумекиваться о переменках?

Праслов ухмыльнулся:

— Вот позырь на Профессора. Он откинется где-то через месяц…

— Раньше. Я уверен раньше, — прогундосил держащий спину ровно, как классная дама в институте благородных девиц, Талалаев, — Барахла после меня здесь останется уйма, а одарить некого. Жалко.