Сергей догадывался, что Праслов набрасывает эскизы к их будущей совместной стахановской вахте.
Тем временем камера вырвала из застолья новый портрет: пухлогубого и тяжелоносого человека с раздвоенным подбородком, в глазах которого шкодливо поблескивали контактные линзы. Персонаж чему-то по-тихому улыбался.
— Махно. Смешная кликуха для еврея. Любит трахать малолеток, наряжая в пионерскую форму. Трется по Смольным, нашего брата, депутатишек, скупает и складывает в кулек. Короче, не мнит себя вне политики. — Праслов мял ладонью кистевой эспандер. Депутату западло просто так сиднем сидеть — для поддерживания формы использует все паузы. — А начинал с туфты. Подмял гонялово в табачный кризис на Мурманск сигарет «Арктика» с золотым ободком. Они там были дюже в фаворе. Тщеславен. Наверняка, видит себя на трибуне, делающим ручкой проходящей толпе демонстрантов.
«Можно на последнем сыграть», — Шрам долепил про себя недосказанное депутатом вслух.
— Вот и все, — закончил Жуф свою повесть, как когда-то закончил ее и в сторожке огородничества.
Опять пришла пора Шраму вдавливать кнопку передачи.
— А теперь кассета. Слышишь, Багор?
Багор показал в камеру открытую ладонь, мол, все путем, Шрамыч, и достал из кармана диктофон.
Запись телефонного разговора Жуфа и его хозяина, прослушанная в сторожевой хибаре перед признанием Жуфа, зазвучала теперь в студии после его исповеди.
— Что это? — Шрам показал на появившийся в правом нижнем углу экрана синий квадрат с белыми цифрами.
— Плюс двенадцать, — издали разобрал Праслов. — Температура окружающей среды.
— Мастера идиотничают. Обкурились, — сказал Антон. Зависть показала кроличьи уши из последнего слова. Еще Антон подумал, что происходящее будет покруче чем «Мортал комбат», только высказать эту простую мысль вслух уже не решился.
— Что будем делать, соколик? — Жидкие кристаллы экрана сложились в портрет давно отсутствовавшего в эфире Вензеля. — Итак, твой бывший кореш, просравший верность тебе в азартной игре, назвал нам имя человека. И голос на пленке попадает в жилу. Мы как, его ответку послушаем, или ты продолжишь?
Шрам прокашлялся.
— Мы с Филипсом в корешах ходили. Пацан по понятиям жил. За него спросить хочу. Да не по подляне разобраться, а по закону. Трубач же у нас в авторитете, так что суд людской решать должен.
Шрам замолчал.
— Что скажешь, Трубач?
Трубач, чей голос звучал с пленки, на кого показывал Жуф, улыбнулся в объектив своей голливудской улыбкой.
— Пацан туфту гонит. Пацан Шрамовский, что нужно, то и вякнет. Запись — лажа паленая.
— А, что запись!? — голос звучал громче всех предыдущих, побывавших в эфире. — Я тебе не такой запись дам! Фильм в бане с дэвками про кого хочешь сниму…
Камера, лихорадочно заметавшись, отыскала разевавшего глотку. Лицо кавказской национальности.
— Харчо, — сказал Шрам.
— Харчо, — повторил депутат. — Любитель садистского порно, снятого с натуры. Поговаривают, собрал у себя солидную видеотеку из чеченских кассет, на которых расстреливают наших парней, заложникам отрубают пальцы и отрезают уши. Предпочитает пытать своих штрафников собственноручно.
— Харчо, — Талалаев давно о себе не напоминал. — В девяносто четвертом внаглую наехал, хотел Морской вокзал под себя подмять. Стенки изрешетил, аквариумы побил. Секретаршу Юлю покалечил. Но потом отлетел очень далеко.
— Я тебе сто свидетелей куплу! — пообещал напоследок Харчо.
И тут Вензель задал всем людям очень правильный вопрос:
— А зачем Шраму клепать на Трубача, зачем к нам выходить с предъявой? Вот ты, Трубач, кое-что должен «Венком-капиталу», а еще в обидках на Шрама за комбинат нефтеразливной. Про то всем известно. Эдик Гусев, у которого Шрам комбинат из рук вырвал, с тобой, Трубач, корефанился. Тебе он толику американских денег обещал. Шрам на тебя зуб иметь не должен, он свое получил, а вот у тебя, Трубач, зуб на него больной.
— Вензель не подводит, — сказал Праслов.
На подсуживание Вензеля они рассчитывали крепко. Потому что нет никакого смысла Вензелю нынче топить Шрама. Старая галоша надеется добраться через Шрама до Эрмитажных списков — полумифических документов с компрой на половину городских чинуш. Типа, кто в застойные годы руки об продажу за бугор шедевров пачкал. Отсюда на сегодняшний день Шрам ему нужен живым и не слишком изувеченным.
И еще кое на кого они ставили. И пора бы этой ставке сыграть. Пока, чего уж кривить душой, предъява к Трубачу смотрелась щупло и вшиво. Но если их расчет на одного человечка оправдается…
— Шрам в Виршах сидит, а то от города далеко, — как всегда, стал подпевать Вензелю Жора-Долото. — Шрама в город не пустили бы, а из города чего ж не поехать переферию захватывать. То есть я к чему. К тому, что Шрам не дурной, чтоб на Трубачевский кусок хавалку раскрывать.
— Может, у них личные терки? — выдал предположение некто, оставшийся за кадром.
Шрам решил, что самое время ему вмешаться.
— Я вам, люди, еще одно сказать хочу. Жуф про Павла говорил. Так то типа его ординарец, как Петька при Чапае. Он повсюду Трубача сопровождает. И сейчас должен околачиваться где-то на тесемочке.
— Дожидается, — заверил Багор, который вместе с Петро и Жуфом стоял на фоне морской волны, и потому в кадре смотрелся весьма романтично.
— Ну-ка, ну-ка. Давайте его сюда. Я с ним сам поговорю, — промурлыкал Вензель. — Очень уж меня разлюбопытило, кто кого изобидел. Сходи-ка, Балык, с людьми Шрамовыми. Жаль Клима Сибирского с нами нет, вот он запутки разбирал, равных не зная.
Эх, подумал Шрам, в тему было бы людям рассказать правду про Клима, да дела «угловые» рано пока на людей выносить.
Дожидаясь возвращения Балыка, режиссер переключил телевнимание на Трубача. Благодаря улыбке можно было принять картинку на экране за рекламу зубных паст всем скопом.
Зубы, как коричневый цвет кожи и мясистый нос достались Трубачу от его папани, студента Техноложки, уроженца Габона. И реально человек был трубачом, когда-то дудел на трубе в бандах с приставкой джаз. Теперь же он контролировал треть бензоколонок в городе и его бензиновому бизнесу очень не помешал бы нефтеперерабатывающий комбинат в Виршах. А кому он помешал бы, с другой стороны?
Привели Павла и подвели к Вензелю.
— И ты подойди. — Вензель вынул ладонь из кошачьей шерсти и поманил пальцем Жуфа.
Павел достал платок, вытер пот со лба. Его ладонь удостоилась крупного плана. На большом пальце не хватало фаланги.
— Узнаешь его? — Вензель показал Павлу на Жуфа. — Ну, ты повспоминай пока, соколик, и меня послушай. Врать мне не смей. Врать людям не смей, — старикан не отпускал глаза Павла из своих гадючьих глаз. — Ты — человечек подневольный, с тебя спрос за исполнение приказов невелик. А вот за вранье спросится сполна. Так что ты надумал? Узнаешь вот этого рядом с тобой, или нет? Не слышу?