Пепел добежал до тамбура. Бежал, держа скованные наручниками руки, поднятыми к груди. Опустил их к дверной ручке. Открывая тамбурную дверь, услышал топот сзади. Захлопнул дверь. И тут же к следующей. К той, что открывает доступ наружу. А ведь кто знает эти импортные порядки на жэдэ, могли и запереть. Открыта.
Пепел расслышал, как грохочет металлический пол тамбура. Преследователи бы успели, если бы Пепел хоть на полтакта сердца промедлил. Скажем, посмотрев, что ждет его внизу. Насыпь, река или телеграфный столб. Но он не посмотрел. Ему было все равно. Сергей прыгнул, не медля ни мига…
…Если ты хоть однажды прыгал с поезда, идущего под шестьдесят километров в час, то тебе должно быть знакомо ощущение свистящего провала в пустоту, когда отключается время, и все суетные житейские мелочи сжимаются в одно-единственное желание — выжить. Пронзительное, молитвенное желание. Ощущение, должно быть, сродни тому взрывному мгновению на эшафоте, когда из-под ног выбита табуретка, но петля не успела затянуться на шее. Если тебе доводилось выпрыгивать из поезда на ходу, ты должен помнить, как сжимается сдавленное безжалостными стальными пассатижами сердце. Оно замирает, не зная, стоит ли ему дальше продолжать исправно гнать кровь по зависшему над пропастью телу.
А потом тебя сотрясает удар. Вздрагивают, как вагоны трогающегося поезда, позвонки, желудок сворачивается в улитку, прыгает челюсть, плюща верхние зубы о нижние. Глаза захлопываются, и тьма под ними вспыхивает радужными кругами. Уши трескучим громом заполняет шуршание щебенки. Тело, остановленное землей, становится тряпичным и безвольно катится по насыпи.
Пепел упал боком. Видимо, правильно приземлиться телу помогли рефлексы. В локоть, в бедро, в бок впились грани мелких камней. Щека прошла по гравию, зарабатывая царапины. О себе напомнила, вонзившись в запястье, сталь наручников.
Его увлекло вниз по насыпи. Наконец, движение прекратилось. Тело остановилось в чем-то вязком и мокром.
Шевелиться страшно — вдруг от мизинцев ног и до клеток мозга пронесется разряд невыносимой боли? Стоит только потревожить сломанную кость, разорванную связку или вывих. Пока… пока дает о себе знать ушибленный бок, зудит поцарапанная щека, пульсирует во рту мелкой болью кончик прикушенного языка. Вроде бы все. Пока…
Но необходимость сильнее страха. Пепел открыл глаза и увидел курчавые барашки облаков на бледно-синей простыне неба. Оперся локтем — чавкнула глина. Повернулся, утопил ладони в грязную коричневую жижу, оттолкнулся и приподнялся. Боль не бросила его на землю, уже хорошо. Встал посреди хлюпающей глины. Кажется, все-таки цел. Сделал пробный шаг. Шаг не принес неприятных открытий. Можно просуммировать и подытожить — повезло.
Вот только голова тяжелая, словно похмельная. Мысли, как дохлые рыбы в мутном аквариуме. Но тут уж ничего не поделаешь, пока дрянь, что ему вкололи, не выветрится.
По насыпи тянулся черный пунктир торцов шпал, утопающих в щебне. Пепел покарабкался вверх. Оказывается, без помощи рук это не так просто. Камни с шорохом скатывались из-под подошв. Но подъем был не велик, и Пепел выбрался на железнодорожный путь. Перешагнув до зеркальности отполированный рельс, встал в колею и утвердился на бетонной шпале.
Хвост остановившегося состава темнел в просвете меж обступающими путь деревьями где-то в полукилометре отсюда. Пепел не удивился. Рассчитывать, что его конвоиры удовольствуются причитаниями: «Ах, горе-то какое, ах, упустили!», подивятся ловкости пленника и покатят дальше докладывать начальству о случившемся промахе, было бы нелепо. Правда, примеру сбежавшего акробата им не хватило храбрости или хватило здравого смысла не следовать. Но стоп-кран дернули.
Пепел сощурился, вглядываясь вдаль. Преследователей различить не удалось. Можно предположить, что они пробираются вдоль состава. Следовало как можно быстрее сматываться. Разумеется, не по шпалам. Пепел оглянулся: сплошные зеленые насаждения. Кусты да деревья. Ан нет, что-то виднеется… Далеко, над лохматыми верхушками просматривался копьем взлетевший шпиль…
Пепел покачнулся. Напряжение глазных нервов не прошло даром — затылок налился свинцом, накатила тошнота, веки захлопнулись в попытке погасить резь в глазницах. Впрыснутая шприцом химия не позволяла о себе забыть. «Однако не до страданий сейчас, Серега. Рвать когти надо!». И он в полуобморочном бреду сбежал по насыпи, раз поскользнувшись и упав, на ту сторону пути, где заметил шпиль.
Пеплу хватило остатков рассудка не вламываться в кусты, круша ветви и оставляя преследователям подсказку — вот, дескать, куда я от вас скрылся. Он оббежал кустарниковую поросль, двигаясь прочь от поезда, и достиг места, где деревья лесополосы подступали вплотную к краю леса. Двумя сцепленными руками коцнул друг об дружку и зашвырнул подальше умыкнутые у конвоиров мобильные телефоны. (Если бы не наручники, он бы спер и оружие, а так — ловкости не хватило.) И вскоре стволы, ветви, хвоя, скрыли его от возможных взглядов со стороны железнодорожного полотна.
Разглядеть шпиль над верхушками конвоирам может помешать разве слепота. Не решат ли они тогда, что беглец пошел на него, как на маяк? А почему бы им, спрашивается, не прийти прямо к противоположному выводу — что беглец станет избегать любых поселений. Если его не заметили издали, то преследователям придется помучить себя загадкой, куда податься. И для начала — по правую или по левую руку от насыпи? Если на его, Пепловское счастье, загонщики не являются к прочим достоинствам следопытами. Однако в любом варианте стоит им выйти на след — догонят измотанного беглеца.
Бег давался Пеплу так же тяжело, как курице сезонный перелет в жаркие страны. Только курице не мешали бы свободно размахивать руками-крыльями, стальные браслеты. Да и лететь ей над полями, над лесами, а не ломиться по пересеченной местности.
Лес мало походил на русский. Не было обычной для наших лесов дикости и запущенности: обилия сушняка, непроходимых зарослей, мелкой бестолковой поросли. Здесь преобладали лиственница и ольха. Вдобавок в русском лесу в конце мая нет-нет да и наткнешься где-нибудь в ложбинах, ямах или под кореньями на грязно-белые островки не растаявшего снега. А в здешних краях, похоже, плюсовая температура давным-давно расплавила все напоминания о зиме.
Но зато Пепел наткнулся на ручей. И упал перед ним на колени. Погрузил ладони в студеную родниковую воду, зачерпнул и бросил в лицо. Хорошо, но мало. И он опустил в ручей голову. Подержал, пока лоб не свело от холода. Потом повернулся, лег на спину и окунул в воду затылок. Слой свинца, затопившего черепную коробку, несколько утончился.
Пить Пепел не стал, хотя горло жгло огнем. Будет терпеть до последнего. Помнил он историю, когда несколько лагерников угостились из ласково журчащего, прозрачного, невинного на вид ручья, и через полчаса их нашли мертвыми. Потом оказалось, что выше по течению в воде лежал и разлагался труп лося. И трупный яд растворялся в быстром потоке. А есть еще на свете и брюшной тиф. Зачем ему без нужды рисковать, без того, что ли, забот мало?
Пепел поднялся, преодолевая желание… даже не желание, а стотонный пресс, придавливающий его к земле, на которой можно растянуться, закрыть глаза и забыться, отдыхать, спать. В ушах звенели колокола, кровь бушевала в висках, новый прилив свинца окатил голову, тошнило. Казалось, на нем болтаются не только наручники, но и ножные кандалы. Надо отвлечься мыслями о чем-нибудь веселом. Например, о том, каким красавцем он сейчас выглядит. В заяложенных глиной брюках. В исполосованной ветвями рубашке. С расцарапанной щекой, с мокрыми, спутанными волосами. Не следует забывать и про наручные украшения. Короче говоря, желанный гость в любом доме любой страны.