В верхушках австралийских сосен завыл ветер. В воздухе запахло электричеством, на окнах колыхались белые занавески. Торн опустил подбородок на ее голову и смотрел, как ветер сдувает бумаги Кейт с письменного стола. Сара прижалась к нему еще сильнее.
Она стояла возле его юношеской кровати, а Торн расстегивал пуговицы на ее блузке. Начался дождь. Ветер бился в оконные стекла, и его порывы, наверное, срывали лепестки с цветов, унося их в темноту.
Он погладил ее груди, чтобы почувствовать их очертания, сначала одну, потом другую, сжал их чуть крепче, чувствуя соски на своих ладонях, водя пальцами по их сморщенным кончикам.
— Ведь ты не доверяешь мне? — спросила Сара, не открывая глаз.
Пальцы Торна скользнули чуть ниже, к ее ребрам, к основанию ее грудей.
— Теперь, когда я знаю твое настоящее имя, — сказал Торн, — я доверяю тебе больше.
Его руки плавно двигались вниз по ее ребрам, большие пальцы касались ее грудей сбоку, скользили в горячую складку под ними. Он ощущал плавный изгиб ее талии, большими пальцами гладя косточки на ее бедрах. Там, где был пояс шортов.
Сара произнесла хриплым шепотом:
— Меня пугает то, что может произойти.
Они одновременно стали раздевать друг друга. Торн стянул ее шорты вместе с трусиками, обнажив крутые бедра, выпуклый лобок. Сара возилась с его джинсами.
— Ты боишься, что можешь меня убить, — сказал Торн.
Сара переступила через свои шорты, затем потянула за края ковбойской рубашки Торна и резким движением расстегнула все перламутровые пуговицы. Она стянула с него джинсы, и Торн отпихнул их в сторону.
— Это приходило мне в голову, — подтвердила она.
Взявшись за воротник, она стащила с него рубашку.
У Торна вдруг запершило в горле, и он сказал:
— Не рекомендую.
— Я столько раз себе это воображала, — откликнулась Сара.
Она стянула с него трусы, заставив его эрегированный член на секунду склониться в поклоне. Но он тут же спружинил вверх, и она обхватила его рукой.
— В своем рассказе, — сказала она, — ты допустил одну неточность. — Играя с его членом, она продолжала:
— Это всегда было нечто большее, чем просто попытка вытянуть правду.
— Боже, благодарю тебя за это. — Торн, глаза которого непроизвольно закрылись, с трудом произнес, — если ты меня убьешь, мы больше не сможем этим заниматься.
Ее глаза были загадочны и блестели, когда она наклонилась к нему и крепко его поцеловала.
Они одновременно испытали оргазм. Отодвинулись друг от друга, переводя дыхание. Оба были покрыты потом. Торн протянул руку и кончиком пальца потрогал ее затвердевший левый сосок, обвел его по контуру.
— А если ты не убьешь меня, — прошептал Торн, — то, может, это потому, что ты меня любишь?
— В твоем случае, Торн, срок исковой давности уже истек, — сказала она. — А в моем нет.
Они легли на кровать лицом друг к другу. Торн погладил ее колени, провел рукой по бедру, обвел пальцем ее половые губы, путаясь в черных волосах на ее лобке. Она приподняла левую ногу, чтобы облегчить ему доступ, и Торн продолжил свое медленное движение по влажному пути.
— Это ты украла мой пистолет?
Она кивнула.
— Отлично, — сказал он. — Отлично.
— Ты спрашивал меня, — произнесла Сара, лениво прикрывая веки, — о том, где я храню деньги.
— Деньги? — Палец Торна на мгновенье нырнул во влажную плоть. — А, деньги.
Сара легонько постучала по матрасу, на котором они лежали, еще шире раздвигая ноги. — Кейт спрятала их здесь.
— То есть мы занимаемся любовью, лежа на миллионе долларов?
— Здесь девятьсот тысяч. — Голос Сары стал хриплым, она зажмурила глаза и откинула голову на подушку, когда палец Торна нащупал нежный бугорок. — Осталась еще одна ходка.
Когда ее накрыла волна оргазма, Торн продолжил ласкать ее, сначала потихоньку, потом все сильнее и сильнее, пронзая ее, заводя движением своего пальца, глядя, как искажается в гримасе ее лицо.
Когда все закончилось, Сара некоторое время лежала неподвижно.
— Никогда не занимался сексом на такой куче денег, — сказал Торн.
— Ко всему быстро привыкаешь, — откликнулась она.
Они лежали и слушали, как по железной крыше барабанит дождь, как ставень выстукивает SOS об оконное стекло на кухне. Ее влажная от пота рука поглаживала его член.
Она придвинулась к нему, перекинула через него ногу и уселась верхом. Потом чуть приподнялась и вновь опустилась, вжав в себя его влажную плоть, сделала легкое круговое движение, потерлась об него, затем снова приподнялась.
Обеими руками он ухватился за простыню и чехол матраса. Как на распятии. Ее груди покачивались из стороны в сторону, между ними бежала струйка пота.
Он стащил ее вниз, не выходя из нее. Теперь они трудились, лежа на боку, нашли нужный ритм и постепенно убыстряли его. Она перекатилась через него и снова была сверху, еще одно движение — и сверху оказался он. Торн не мог сказать, кто вел эту партию, кто хотел быть сверху, кто снизу.
Она разорвала связь, перекатившись на живот и подставив ему зад. Встав на колени, он вошел в нее сзади и сжал руками ее бедра, а она извивалась, ловила ртом воздух и билась в конвульсиях. Он прижался к ее спине и снова нашел ее груди. Она потянулась руками назад, сжала его ягодицы и еще крепче прижала его к себе.
И в тот момент, когда он почувствовал, как в нем поднимается горячая волна, она сильно сжала мышцы влагалища, заперев сперму в ее коридоре. Торн затряс головой, из его горла вырвался сначала громкий стон, потом рык. Она сжала его еще сильнее.
— Пусти!
— Кончаю, кончаю!
Торн закричал на нее, больно стиснув ее талию:
— Пусти, черт побери!
— Кончаю!
Она вздрогнула, дернула ягодицами и опустилась на живот, увлекая его за собой. Когда Торн смог освободиться от спермы, его тело пронзила острая боль.
Несколько раз они просыпались, и каждый раз слышали шум дождя. То Торн залезал на нее, то Сара усаживалась верхом на него. Сверху, сзади, на боку, на полу, перегнувшись через стол, где когда-то он решал задачки по геометрии, ни о чем подобном не помышляя. Монотонно стучал дождь. В промежутках они лежали, сжимая друг друга в объятиях, как два зародыша-близнеца.
Они уже не разговаривали. Она лишь издавала стоны желания, а он старался отвечать на ее призывы. Когда темнота стала рассеиваться, и Торн как в тумане взглянул на зарождавшееся среди моросящего дождя утро, то почувствовал освобождение — какую-то легкость в груди, пустоту там, где раньше была тяжесть. Облегчение, как после долгой болезни.