Центурион тем временем понуро построил свой взвод, дал было команду «Вперед – шагом марш!», но вдруг замешкался; как я полагаю, не должен ли он все-таки оставить здесь караул до окончания назначенного срока? Тут уж я не выдержал, и заорал на него, пнув ногою валявшееся перед склепом погребальное одеяние: «Ты чего тут охранять собрался, Аргус недоделанный? Это тряпье, что ли?» Мало-помалу нервное напряжение последних суток начинало сказываться и на мне; а сорвался я потому, что этим ребятам давно уже пора было отсюда выметаться: на сцене с минуту на минуту должно было начаться второе действие, а его персонажам встречаться с легионерами было совершенно ни к чему.
В общем, едва мы успели разместить вокруг гробницы «ангелов в белоснежных одеяниях», как появились женщины-спутницы Иешуа. Ну, здесь все получилось как нельзя лучше: женщины немедля попадали ниц, а «ангелы», патетически возвестив им о воскресении Учителя, перешли к практическим инструкциям: «Идите, скажите ученикам и Петру, что Он предваряет вас в Галилее». Во-первых, мы с Фабрицием единодушно решили, что лидером секты отныне надлежит быть Петру – остальные на эту роль явно не тянут. Во-вторых, надо было эвакуировать учеников из Иерусалима, и притом немедленно. В создавшейся ситуации наиболее логичный для первосвященников ход – схватить нескольких учеников, подвергнуть их допросу третьей степени, получить признание в том, что тело Учителя было ими украдено и затем уничтожено, после чего немедля их ликвидировать, спрятав концы в воду. Я бы, во всяком случае, действовал именно так.
Потом у склепа появилась Мария, что из Магдалы, в сопровождении неразлучной пары – Иоанна с Петром, и нашим оперативникам пришлось срочно попрятаться: показываться на глаза мужчинам «ангелам» было, естественно, запрещено. Но затем – о удача! – Мария осталась перед гробницей в полном одиночестве; вот теперь нам настала пора ходить с козыря и опробовать на ней нашу ключевую разработку. В любом случае, испытание это лучше проводить именно сейчас. И если выяснится, что наш имитатор не в состоянии ввести в заблуждение даже одинокую, потрясенную горем любящую женщину, – значит он вообще ни на что не годен, и надо немедля выдумывать что-то иное. Сам же «первый блин» мы в случае неудачи наверняка сможем списать на галлюцинации Марии.
Надо сказать, что когда Фабриций вчера вечером впервые увидал нашего «Назареянина», он только крякнул, почесав затылок, и как-то обреченно спросил: «А ничего получше не нашли?»; я лишь руками развел. Конечно, наш эксперт по изменению внешности поработал в ту ночь на совесть, однако конечное его заключение не радовало: демонстрировать имитатора можно лишь в условиях плохой видимости (туман, сумерки, искусственное освещение) – иначе он ни за что не ручается. Именно в предрассветных сумерках и совершил свой первый выход на сцену наш солист. Дебют был, честно говоря, так себе, на «троечку»: Мария сперва решила, что видит перед собой местного садовника, и лишь разъяснения «белоснежных ангелов» убедили ее в том, что перед ней воскресший Учитель. Как бы то ни было, положительный результат был достигнут, и теперь предстояло думать, как его закрепить.
Была здесь, впрочем, и еще одна трудность. Наш агент не имел никакого представления ни о сути религиозной доктрины Назареянина, ни о деталях его предшествующей деятельности, и поэтому при явлениях ему было велено вести себя по известному принципу «промолчишь – за умного сойдешь». Тем не менее, дать вконец растерявшимся ученикам хоть какие-то разъяснения по поводу происходящего становилось жизненно необходимым; единственным же человеком, свободно ориентирующимся во всех этих религиозных хитросплетениях, был Фабриций. В тот же день советник совершил вылазку и, присоединившись к паре учеников, направлявшихся в Эммаус, на протяжении почти двух часов приводил в порядок их перепутавшиеся мысли. Результат этой встречи оказался для нас обоих абсолютно неожиданным: ученики почему-то решили, что их собеседником был не кто иной, как сам воскресший Учитель – просто «в ином облике». Их не смутил даже язык, на котором говорил с ними советник; то есть сам по себе его арамейский был, конечно, безупречен, однако имитировать мягкий галилейский выговор он даже и не пытался. Вот уж воистину неведомо – где найдешь, а где потеряешь!
А пока центурион сеял слово Божье в душах человеческих, я вынужден был заниматься куда более прозаической деятельностью – спасать бренные тела учеников, чья жизнь опять повисла на волоске. Синедрион уже объявил тот самый вердикт, которого я и ожидал – «тело украдено учениками», так что теперь становились неизбежными и все остальные предугаданные мною последствия. Ученики же, будь они неладны, проигнорировали все наши утренние предупреждения – и через «мироносиц», и через Марию – уносить ноги в Галилею. К тому моменту, как они, наконец, расчухали, что пахнет паленым, все выходы из города были уже перекрыты храмовой стражей, а тайная полиция начала прочесывать жилые кварталы.
В другое время эвакуация не составила бы особого труда: достаточно было, например, переодеть учеников в униформу себастийского ОМОНа или сирийских вспомогательных частей. Сейчас, однако, я был связан по рукам и ногам категорическим запретом прокуратора даже косвенно впутывать в эту историю римские официальные органы, а иудейские сыщики, между тем, уже дышали нам в загривок. Плюс ко всему, у нас начали путаться под ногами люди Никодима, тоже вознамерившегося спасать учеников. Этот преисполненный наилучших намерений дилетант, сам уже давным-давно находящийся под колпаком у Каиафы, был по-настоящему опасен – как не в меру общительный прокаженный, не желающий знать о своей болезни. Одним словом, к тому моменту, когда ученики оказались, наконец, собраны на одной из наших конспиративных квартир в Верхнем городе, с меня сошло семь потов. Самое интересное – эти ребята явно воспринимали все, что делалось ради их спасения мифическими «почитателями Иешуа», как нечто само собой разумеющееся. Похоже, изо всех заповедей Учителя им более всего приглянулась одна – «Будьте как дети».
Нет худа без добра – теперь эти «детки», по крайней мере, находились под нашим присмотром, и мы могли быть спокойны, что они не выколют друг дружке глаз и не будут играть со спичками. Кроме того, им поведали должное количество «страшилок», чтобы у них раз и навсегда отпала охота без спросу убегать за калитку. Реальная ситуация, между прочим, была даже серьезнее, чем та, которой их стращали. Днем в Гефсимании был обнаружен труп Иуды, и к тайной полиции в ее поисках присоединился еще и уголовный розыск, где профессионализм сыщиков всегда был выше, чем в охранке; совместными усилиями эти службы буквально вывернули город наизнанку.
Для нас, между тем, наступал решительный момент: пора было предъявлять ученикам их «воскресшего» Равви. Между тем, первый опыт с Марией особого оптимизма не внушал, а возможности для увеличения портретного сходства фигурантов наш эксперт уже выжал досуха. Положение казалось совершенно безвыходным. На полном серьезе обсудив использование иллюзионистов и гипнотизеров (прямо как в дешевом детективе), мы совсем уж было остановились на том, чтобы подбросить ученикам в светильник толику коноплевого цвета, и тут Фабриций вдруг нашел простое и изящное решение.
Он предложил изготовить нашему имитатору своего рода «удостоверение о распятии» – набор страшных ран на запястьях и щиколотках. Раны получились просто замечательные; от таких, пожалуй, не отказался бы даже самый требовательный профессионал из числа нищих-«калек». Наше творение можно было бы смело демонстрировать и средь бела дня на паперти, не то что в полутьме закрытого помещения. Кроме того, мы временно удалили из дома вечного скептика Фому – отправили его (под надежным прикрытием) на экстренную связь с «другой» группой «почитателей Иешуа». И когда внутри комнаты, где уже сгустился вечерний сумрак, внезапно появилась знакомая фигура, и были предъявлены ужасающие раны – да кто осмелился бы усомниться в увиденном?