Действительно, в этом и заключается его гениальная теория. Он изложил ее мне вдоль и поперек в день, когда меня брали на работу. Почему я согласился играть в эту игру? Смеху ради? (Безумно смешно…) Потому что моя мать живет где угодно и с кем угодно, но только не дома, а безработица не украшает главу многодетной семьи? (Уже ближе…) Причина – в глубинах моего подсознания? (Ну уж…) Так или иначе, я согласился, чтобы от меня воняло козлом, а этот запах не вызывает симпатии.

Сенклер, должно быть, читает мои мысли, так как именно на этом этапе моего молчания задает мне загадку:

– Господин Малоссен, знаете ли вы, что говорил Клемансо о своем начальнике канцелярии?

(Плевать мне, что он там говорил…)

– Он говорил: «Если я пёрну, воняет он».

Морда Лемана начинает конвульсивно подергиваться. А Сенклер продолжает:

– А ведь масса вполне порядочных людей выступает в этой функции, господин Малоссен. Дерутся за это, горло друг другу перегрызают!

Описать Сенклера выше моих сил. Он хорош собой, умен, обходителен; это во всех отношениях удачный экземпляр рода человеческого – новый философ, новый романтик, новый лосьон для бритья. Он весь новый и в то же время вскормлен зерном традиции. Он наводит на меня тоску.

– Смотрите, как бы полиция не решила, что вы просто параноик. Представьте себе, что они захотят проверить вашу версию с козлом отпущения и опросят ваших сослуживцев. Что же обнаружит комиссар Аннелиз? Что ответственный за технический контроль ровным счетом ничего не контролирует и, следовательно, не выполняет своих обязанностей. Поэтому его и зовут каждую минуту в бюро претензий. Именно к такому выводу неминуемо придет комиссар Аннелиз. Вы согласны, я полагаю, что это будет абсолютно несправедливо? Потому что на самом деле вы прекрасно справляетесь со своей работой.

Услышав такое, я, простите за банальность, просто не нахожу что сказать. Поскольку я ничего не говорю, Сенклер продолжает:

– Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить комиссара Аннелиза, что с вашей стороны это была просто шутка. Мой вам совет, Малоссен: не играйте с огнем!

Отмечаю про себя, что я уже не «господин Малоссен», а просто Малоссен, и – поди знай, почему – вспоминаю рождественских людоедов Малыша, думаю о том, что Лауна снова одна, думаю о матери, о ее бесконечных эскападах, думаю о моей собаке, которая внезапно превратилась в собственное чучело, и от этого на душе становится так пакостно, так погано, наваливается такая тоска… И я ему говорю:

– Знаете, Сенклер, ни во что я больше у вас играть не буду. Все, ухожу.

Он сочувственно качает головой:

– Представьте себе, полиция и об этом подумала. Все перемещения по службе, как увольнения, так и прием на работу, запрещены до окончания расследования. Очень сожалею, потому что охотно принял бы вашу отставку.

– Вам придется еще больше пожалеть, когда я налью в штаны перед публикой, начну кататься по полу с пеной на губах или накинусь на этого хряка-орденоносца, перегрызу ему глотку и вырву зубами миндалины.

Сенклер машинально протягивает руку, чтобы остановить Лемана, которому уже не до смеха.

– Что ж, идея неплоха, Малоссен: Магазину как раз сейчас нужен виновный. Если вам так хочется сыграть роль сумасшедшего злоумышленника, не стесняйтесь!

Беседа закончена. До чего же он хорош собой, мой начальник Сенклер! Молод, энергичен. И стар как мир. Я выхожу из бюро претензий раньше, чем он, и, уже взявшись за ручку двери, оборачиваюсь, чтобы задать ему мою загадку:

– Скажите, Сенклер, какой персонаж в какой серии «Тентена» выходит из комнаты, говоря о другом персонаже: «Он мне дорого за это заплатит, старый филин»?

И Сенклер отвечает мне с открытой детской улыбкой:

– Профессор Мюллер в «Стране черного золота».

Он у меня перестанет улыбаться.

16

Дома застаю Клару у изголовья Джулиуса. Она не пошла в лицей и просидела с ним весь день.

– Ты мне напишешь потом записку, хорошо?

Джулиус равен самому себе. Он лежит на боку с параллельно вытянутыми лапами, твердый, как бочонок. Сердце, однако, бьется, гулко стучит в пустой клетке. Как будто пересаженное Эдгаром По.

– Ты ему пить давала?

– Он ничего не может проглотить.

Я глажу моего пса. Шерсть у него жесткая, как будто он побывал в руках сумасшедшего таксидермиста.

– Бен!

Клара тянет меня за руку, поворачивает лицом к себе и кладет голову мне на грудь.

– Бен, Тереза приходила днем навестить его, и у нее был настоящий нервный припадок. Она каталась по полу и кричала, что он видит преисподнюю. Мне пришлось вызвать Лорана. Он ей сделал укол, и сейчас она внизу. Отдыхает.

Бедная Клара! Ничего себе выдался у нее денек вместо школы.

– А мальчишки его видели?

Нет. Она попросила детей пообедать в школе и остаться на продленку. Она теснее прижимается ко мне. Я осторожно отвожу волосы с ее уха, и тыльная сторона моей руки еще некоторое время ощущает их тепло.

– А тебе самой не было страшно?

– Было вначале. И тогда я его сфотографировала.

Милая моя, внимательная сестричка! Для тебя лучшее средство против страха – затвор и диафрагма…

Я держу ее теперь за плечи прямо перед собой. Я никогда еще не видел такого ясного взгляда.

– Когда-нибудь ты их продашь, свои фотки. И тогда придет твоя очередь кормить семью.

Теперь она на меня смотрит и видит все.

– Бен, если тебе очень надоела эта работа, не считай, что ты не имеешь права ее бросать.

(Ох уж эти женщины!)

Спускаюсь вниз. Тереза лежит на спине, взгляд ее как будто притянут к потолку. Сажусь у ее изголовья. Для меня всегда было проблемой приласкать ее: она воспринимает малейший намек на ласку как пытку электрическим током. Поэтому я действую предельно осторожно – касаюсь губами ее заледеневшего лба и говорю как можно спокойнее:

– Не выдумывай, пожалуйста, Тереза. Эпилепсия – самая обычная болезнь, даже не опасная. Вполне приличные люди бывают эпилептиками. Возьми, например, Достоевского…

Никакой реакции. Я беру ее за руку, которой она вцепилась в край пожелтевшей от пота простыни, и целую один за другим ее пальцы, которые слегка расслабляются. За неимением лучшего, продолжаю развивать ту же тему:

– Князь Мышкин, самый добрый на свете человек, тоже был эпилептик! И знаешь, говорят, во время припадка больной испытывает настоящее блаженство. Джулиус – самый добрый на свете пес и к тому же любит наслаждаться жизнью…

Говорить с Терезой о наслаждении жизнью вроде бы не очень уместно, но во всяком случае от этого она как будто просыпается и поворачивает голову ко мне.