Пнин и Клементс, разговорившиеся в последнюю минуту, стояли по обе стороны двери в гостиную, как две раскормленные кариатиды, и втянули животы, пропуская молчаливого Тэера. В середине комнаты стояли профессор Томас и мисс Блисс — он, заложив руки за спину и то и дело подымаясь на носки, она — с подносом в руках, и говорили о Кубе, где, как ей казалось, довольно долго жил двоюродный брат ее жениха. Тэер неуверенно переходил от кресла к креслу и обнаружил у себя в руках белую сумку, абсолютно не зная, где он ее подобрал, потому что голова его была занята пока еще смутным предчувствием строк, которые ему предстояло записать позднее этой ночью:
Сидели, пили; всяк в себе таил прошедшее, и каждому судьбой на свой особый час будильник был поставлен. Кисть взметнулась; муж с женой переглянулись…
Тем временем Пнин спросил Джоану Клементс и Маргариту Тэер, не хотят ли они взглянуть, как он устроил верхние комнаты. Эта мысль привела их в восторг. Он повел их. Его так называемая «студия» выглядела теперь очень уютно: исцарапанный пол ее был аккуратно покрыт более или менее пакистанским ковром, который он когда-то приобрел для своего служебного кабинета, а недавно молча и решительно выдернул из-под ног изумленного Фальтернфельса. Клетчатый плэд, под которым Пнин пересек океан, покинув Европу в 1940-м году, и местного происхождения подушки кое-как маскировали неустранимую кровать. Розовые полки, на которых он нашел несколько поколений детских книг — от «Тома — чистильщика сапог, или Пути к успеху» Горация Алджера (1889) и «Рольфа в лесах» Эрнеста Томсона Ситона (1911) до «Комптоновской иллюстрированной энциклопедии» издания 1928-го года, в десяти томах, с расплывчатыми маленькими фотографиями, — теперь были нагружены тремястами шестьюдесятью пятью томами из библиотеки Вэйндельского университета.
— Как подумаешь, что я их все проштемпелевала, — вздохнула госпожа Тэер, закатывая глаза с притворным ужасом.
— Некоторые из них выдала госпожа Миллер, — сказал Пнин, убежденный сторонник исторической правды.
В спальне посетительниц более всего поразила большая складная ширма, защищавшая двуспальную кровать с четырьмя колонками по углам от пронырливых сквозняков, а также вид из ряда маленьких окошек: темная скальная стена, в восьми саженях от окна отвесно уходившая ввысь, с полоской бледного звездного неба над черной растительностью на ее гребне. На задней лужайке Лоренс шагнул в тень, пересекши отражение окна.
— Наконец-то вы в самом деле удобно устроились, — сказала Джоана.
— А знаете, что я вам сейчас скажу, — отвечал Пнин конфиденциальным тоном с ноткой торжества, зазвеневшей в его голосе. — Завтра утром, под покровом тайны, я увижусь с господином, который хочет помочь мне купить этот дом!
Они снова сошли вниз. Рой вручил жене сумку Бетти. Герман нашел свою палку. Маргаритину сумку все еще разыскивали. Снова появился Лоренс.
— До свиданья, до свиданья, профессор Войнич! — пропел Пнин, и его щеки казались румяными и круглыми под фонарем крыльца.
(Бетти и Маргарита Тэер, все еще стоя в передней, любовались тростью польщенного д-ра Гагена, которую ему недавно прислали из Германии, — узловатой дубиной с набалдашником в виде ослиной головы. Голова эта могла шевелить одним ухом. Трость раньше принадлежала баварскому деду д-ра Гагена, сельскому пастору. Механизм другого уха сломался еще в 1914-м году, согласно оставленной пастором записке. Гаген брал ее, по его словам, для защиты от немецкой овчарки в Зеленом переулке. Собаки в Америке не привыкли к пешеходам. Он же всегда охотнее ходит пешком, чем ездит. Нет, ухо починить нельзя. По крайней мере, в Вэйнделе.)
— Почему он меня так назвал, хотел бы я знать, — сказал Д. В. Томас, профессор антропологии, Лоренсу и Джоане Клементс, пока они брели сквозь синюю тьму к четырем автомобилям, оставленным под ильмами на другой стороне дороги.
— Наш друг, — отвечал Клементс, — пользуется собственной номенклатурой. Его словесные причуды придают жизни новый трепет. Ошибки его произношения мифотворны. Его обмолвки — обмолвки оракула. Мою жену он зовет «Джон».
— Все же это как-то странно, — сказал Томас.
— Вероятно, он принял вас за кого-то другого, — сказал Клементс. — И как знать, может быть, вы и в самом деле кто-то другой.
Не успели они перейти на другую сторону улицы, как их догнал д-р Гаген. Все еще недоумевая, профессор Томас простился с ними.
— М-да, — сказал Гаген.
Стояла ясная осенняя ночь, снизу бархатная, наверху стальная.
Джоана спросила:
— Вы в самом деле не хотите, чтобы мы вас подвезли?
— Тут мне десять минут ходьбы. А в такую великолепную ночь пройтись пешком просто необходимо.
Втроем они постояли с минуту, глядя на звезды.
— И все это миры, — сказал Гаген.
— Или, — сказал Клементс, зевая, — страшный ералаш. Я подозреваю, что на самом деле это флуоресцирующий труп, а мы сидим внутри него.
С освещенного крыльца донесся сочный смех Пнина, кончившего подробно рассказывать Тэерам и Бетти Блисс о том, как он сам однажды возвратил владелице чужой ридикюль.
— Идем же, мой флуоресцирующий труп, пора ехать, — сказала Джоана. — Очень рады были повидать вас, Герман. Передайте привет Ирмгарде. Какая чудесная вечеринка! Никогда я не видела Тимофея таким счастливым.
— Да, благодарю, — рассеянно откликнулся Гаген.
— Надо было видеть его лицо, — сказала Джоана, — когда он сказал нам, что завтра собирается говорить с агентом о покупке этого сказочного дома.
— В самом деле? Вы уверены — он так и сказал? — резко спросил Гаген.
— Именно так, — сказала Джоана. — И уж, конечно, никто так не нуждается в собственном доме, как Тимофей.
— Что ж, покойной ночи, — сказал Гаген, — Рад, что вы пришли. Покойной ночи.
Он подождал, пока они дойдут до своего автомобиля, поколебался и зашагал назад к освещенному крыльцу, где, стоя как на сцене, Пнин во второй или третий раз принимался пожимать руки Тэерам и Бетти.
(«Никогда бы, — сказала Джоана, пятя машину и вращая руль, — никогда бы я не позволила своей дочери поехать за границу с этой старой лесбиянкой». — «Тише, — сказал Лоренс, — хоть он и пьян, но может еще тебя услышать».)
— Я вам не прощу, — говорила Бетти своему хозяину, который был чуть-чуть навеселе, — что вы не дали мне вымыть посуду.
— Я помогу ему, — сказал Гаген, всходя по ступеням крыльца и стукая по ним палкой. — А вы, детки, ступайте, ступайте.
Еще один, последний круг рукопожатий, и Тэеры с Бетти ушли.
— Прежде всего, — сказал Гаген, когда они с Пниным вернулись в гостиную, — я бы, пожалуй, выпил с вами еще стаканчик вина.
— Отлично, отлично! — вскричал Пнин. — Мы допьем мой крюшон.
Они удобно уселись, и д-р Гаген сказал: