Боков улыбнулся.
– Пока неплохо. Я доволен, она тоже! А теща по телефону мне даже призналась, что устала от дочери. А потому можно сказать, что разлука пошла нам только на пользу. – Он улыбался во весь рот.
– Да ты просто сияешь от счастья, как медный самовар! – удивленно хмыкнул полковник. – Надо же, не думал, что такие счастливые экземпляры в природе еще появляются.
Боков сам удивлялся своему счастью.
Скачко допрашивал Беркутова в камере для допросов. Рядом с подозреваемым сидел Гарумов.
– Мы изъяли у гражданки Платоновой тетрадь, в которую были занесены фамилии, а напротив них проставлены, видимо, суммы. Зачитаю: Брежнева – восемьсот, Афанасьев – четыреста, Щелоков – восемьсот, Чурбанов – восемьсот, и так далее. Что это за тетрадь?
Гарумов сразу же поднял руку, запрещая Беркутову отвечать.
– Вы обнаружили тетрадь у Зои Платоновой, вот и спрашивайте у Платоновой, – улыбнулся он. – Мой подзащитный к тетради никакого отношения не имеет!
– Георгий Константинович, вы согласны с ответом адвоката?
– Согласен, – ответил Беркутов.
Слабая улыбка окрасила лицо Скачко.
– Но в тетради есть еще одна запись: «Беркутов – двести». Что она означает?
Гарумов поднял руку.
– Еще раз объясняю товарищу полковнику: это тетрадь Платоновой и никакого отношения к Беркутову не имеет!
Скачко молча кивнул.
– Но в этой же тетради, на этой же странице, в конце всех перечисленных сумм есть слово «Закрыто». Графологическая экспертиза подтвердила, что слово написано вами, Георгий Константинович. Что это за слово?
– Покажите акт экспертизы! – потребовал Гарумов.
Полковник вытащил бумагу, передал адвокату. Тот взял ее, надел очки, удивленно приподнял брови.
– Да, там нет печати, но ее мы завтра поставим, – развел руками Скачко. – Пока ее печатали, отдел кадров закрылся! Но суть от этого не меняется.
– Вот завтра обо всем и поговорим! – улыбнулся Гарумов, вернул полковнику бумагу.
Скачко просверлил адвоката яростным взглядом. Гарумов же смотрел на него ласково и дружелюбно.
– Павел Сергеевич, вы же кадровый офицер, старый работник Комитета. Разве я устанавливал законы, по которым мы работаем? – он улыбнулся. – Вы их и устанавливали! А теперь недовольны! Я понимаю. Раньше было проще. Кулак – это и есть закон! Но опять же, вы хотите убедить всех, что с тиранией в стране покончено. Тогда давайте жить по закону!
Гарумов посмотрел на часы.
– Через десять минут у Георгия Константиновича обед, – напомнил Гарумов.
– На сегодня допрос закончен, – уставшим голосом объявил Скачко, нажал на кнопку вызова. В камеру вошел охранник.
Старшинов вошел в уютную гостиную, где по стенам висело несколько старинных пейзажей в золоченых рамах. Мебель была тоже старая – сервант, подставка для часов и круглый стол из карельской березы. В углу горел торшер. Ева вошла за ним следом, включила большой свет, но Николай Иваныч нахмурился, замахал руками.
– Не надо! Не люблю яркий свет. В старости при таком свете видишь, что в запечного таракана превратился! – Он усмехнулся.
Ева выключила верхний свет. Старшинов достал бутылку армянского «КВК», вытащил из кармана банку черной икры, банку крабов, лимон и выложил все на стол.
– Пара рюмок и белый хлебушек найдется? – спросил Николай Иванович.
Ева кивнула, отправилась на кухню.
– И маслица захвати! – крикнул он ей вслед.
Старшинов увидел фотографию Беркутова в рамочке на серванте, подошел к ней, вгляделся. Беркутов был хорош на ней, импозантен. Ева принесла масло, хлеб, рюмки и консервный нож. Николай Иванович присел за стол, стал открывать икру и коньяк.
– Чайник поставить? – Ева взглянула на Старшинова.
– Не надо! Чай не водка, много не выпьешь, – пошутил он и сам же тихо рассмеялся своей шутке.
– О Георгии-то слышала?
Ева кивнула. Старшинов разлил коньяк по рюмкам.
– За что его?
– За все! За то, что хороший мужик был! Давай выпьем за Жору!
Они чокнулись, он махнул до конца, она же чуть пригубила. Старшинов открыл икру, сделал несколько бутербродов с маслом и икрой. Снова наполнил свою рюмку.
– Рыбинец задумал свалить старую торговую мафию, считает, что новая будет лучше. Однако все воруют. Воровство не изжить! На-ка!
Он протянул ей конверт с деньгами.
– Это от него! Он перед арестом просил передать.
Ева не шевельнулась, боясь притронуться к конверту. Старшинов заметил этот испуг, помрачнел, поднялся, положил конверт на сервант.
– Георгий эти деньги своим горбом, между прочим, зарабатывал. Тебе не нужно, сыну отдай! Он молодой. Девушку в ресторан сводит, мороженым угостит, – хмуро отреагировал он. – Он из «Труда» ушел, что ли?
Ева кивнула.
– А куда?
– Пока еще сам не знает. На свободных хлебах, это так у них называется. То там, то здесь, – она кротко улыбнулась. – Обещают договор на книгу.
– Тем более деньги пригодятся! Передавай ему привет от меня.
Он быстро выпил и снова наполнил рюмку. Помолчал.
– Может быть, в последний раз видимся, – негромко проговорил Старшинов. – Извини, если обидел чем!
Он вздохнул, махнул рюмку, поднялся, отвесил Еве короткий поклон и вышел. Хлопнула входная дверь. Ева вздрогнула. Слезы заблестели в ее глазах.
Лида сидела на кухне за столом. На ее тарелке лежали две котлеты с горошком, такая же тарелка с котлетами и горошком стояла на другом конце стола. Но место мужа пустовало. Из дальней комнаты доносился детский плач. Лида услышала его, поднялась и пошла в комнату дочери. Вера кормила ребенка грудью. Лида с тихой улыбкой смотрела на них.
– Ты же встречалась с Гарумовым и не сказала мне, как там папа? Что он говорит?
– Говорит, что твой отец жив-здоров и бодр духом!
– А ты не спрашивала у Гарумова по поводу свидания? Внучку бы показать ему! Вот бы он порадовался!
– Свидания отцу не дают. Во время следствия свидания вообще запрещены.
– Что за страна?..
– Советский Союз! Ты только не волнуйся, а то молоко может пропасть!
– Я не волнуюсь! Но я страдаю! – Вера с грустью посмотрела на мать.
Лида сочувственно покачала головой.
– Киса, я тебе поесть приготовила. Покормишь, приходи! Я не могу одна ужинать.
– Хорошо.
Лида вздохнула, поднялась, вышла из ее комнаты.