Но когда его попросили высказаться, он разом отбросил колебания. «Мы не можем отступиться от Плутона, — сказал он. — И не потому, что гордость не позволит нам признать свое поражение в столкновении с чужой и чуждой цивилизацией. Не потому, что промышленности позарез нужны германий и ниобий. Обходились наличными ресурсами, могли бы обходиться и впредь. Мы не отступимся от Плутона потому, что сделано великое открытие: космическое тау-излучение может быть преобразовано в-привычные для нас формы. Мы на пороге того, чтобы раз и навсегда — пока существует Вселенная — решить проблему притока свободной энергии. Вы знаете: есть теория, но практика не дала пока ни одного пригодного аккумулятора и преобразователя. Видимо, нам не обойтись без понимания технологии плутонян, без их материалов. Следовательно, экспедиция необходима. Надо использовать все возможности для установления понимания. Тщательно продумать варианты высадки…»
Хватит об этом. Морозов взглянул в иллюминатор. Внизу плеснуло море огней — это, наверно, Прага. Всплыли в памяти слова старой песни: «Поезд, вечер, огоньки, дальняя дорога, сердце ноет от тоски, на душе тревога…» Все правильно — вечер, огоньки. Все правильно, кроме тревоги. Нет у него на душе никакой тревоги. Просто не спится.
Он услышал громкий шепот откуда-то из кресел левого борта:
— Папа, знаешь, кто это? Вон, в третьем ряду…
— Тихо, Игорь. И не указывай пальцем.
— Это Алексей Морозов! Я сразу узнал.
— Да, пожалуй.
— Ух, вот здорово!
Еще бы, подумал Морозов, против воли прислушиваясь к горячему мальчишескому шепоту. Шутка ли, такое счастье привалило — лететь с самим Морозовым. С бесстрашным разведчиком космоса — и как там еще о нем писали?..
— Пап, а почему он давно в космос не ходит? Он ведь еще не старый.
— Не знаю, Игорь. Наверно, у него хватает дел на Земле. Ты поспи. Откинь кресло и спи.
Да, Игорь, верно говорит твой умный папа: дел на Земле хватает. Так уж получилось само собой: после той экспедиции на Плутон он, Алексей Морозов, был назначен командиром корабля и летал на дальних линиях, но постепенно и как бы незаметно оказался втянутым в земные дела. Международная федерация космонавтики и ее комитет по связи с внеземными цивилизациями, совет по тау-энергетике и еще пять-шесть высоких ведомств все чаще требовали его присутствия. Да еще работа с Лавровским над книгой… бесчисленные встречи и собрания… поездки за границу… Земные дела были как гири на ногах. «Алеша, так жить невозможно, — говорила Марта, — то ты в дальних рейсах, то заседаешь в своих комиссиях. Или одно, или другое — надо выбрать». Но и выбирать не пришлось: лет семь тому назад его пригласили в Учебный центр на должность заведующего кафедрой космической навигации. Начальник Космофлота посоветовал должность принять. Земное тяготение сработало окончательно.
После ночного дождя слабый парок поднимался с московских улиц, освещенных ранним солнцем. Еще только просыпалась Москва, еще не были забиты ее улицы электромобилями, и лишь один вертолет плыл в небе.
На машине, взятой в аэропорту, Морозов въехал во двор огромного старого дома. Это был двор его детства, ничто здесь не переменилось за сорок с лишним лет, и уборочный автомат, кажется, был все тот же. Автомат, разинув пасть мусоропровода, медленно катился навстречу, и Морозов подмигнул ему, как старому другу. Очень разрослись деревья на газонах, их листва была по-июньски молода и свежа.
А вот подъезд, в котором когда-то жили Заостровцевы. Уже тридцать лет прошло с того страшного дня, когда двое мальчишек — Вовка Заостровцев и он, Морозов, — смотрели тут передачу о посадке «Севастополя»… Бегут, бегут годы…
Он вошел в соседний подъезд и поднялся в лифте на девятый этаж. Отец отворил дверь. Они обнялись на пороге.
— Почему не предупредил? — спросил Михаил Анатольевич. — Впрочем, я знал, что ты сегодня прилетишь.
— Алешенька! — Мать вышла из спальни, Морозов поспешил к ней. — Родной мой, как давно я тебя не видела. — Она припала к его груди, и он погладил ее седеющую голову.
Из дорожной сумки Морозов вытащил букет красных и белых гвоздик, купленный перед отлетом из Вены, протянул отцу:
— Поздравляю тебя с шестидесятипятилетием.
— Спасибо, Алеша. Я тронут, что ты помнишь…
Бывало, что Морозов забывал поздравить родителей с семейными датами, но сегодняшнюю, круглую — он забыть не мог. Пока мать готовила на кухне завтрак, мужчины расположились в отцовском кабинете. Морозов оглядел полки с книгами, задерживая взгляд на знакомых с детства корешках. Книги были расставлены в том же порядке, что и много лет назад, да и все здесь — кресла и рабочий стол, кассеты с фильмами, ящички картотеки — занимало раз и навсегда определенные места. Прочность, устойчивость, основательность издавна поселились в этом просторном кабинете. Устойчивость являл собою и его хозяин: время не брало его почти, только как бы подсохла прямая фигура да сильно поредели волосы. В детстве Морозову казался отец очень высоким, да он и был высок, — а теперь Михаил Анатольевич на полголовы не дотягивал до роста сына.
— Ты выглядишь молодцом, — сказал Морозов, бросившись в старинное кожаное кресло. — Вышла твоя книга?
— Какое там! — отмахнулся Михаил Анатольевич. — Даже и не сдал еще в издательство.
— Почему? Я помню, еще год назад рукопись была готова.
— Разыскал в архивах новые материалы, и многое пришлось уточнять, менять… Знаешь ведь, какое это было сложное время — пятидесятые прошлого века.
— Нынешние пятидесятые — тоже не очень просты.
— Разумеется. Времена меняются и выдвигают новые и новые проблемы.
— Времена меняются, — повторил Морозов, задумчиво глядя на отца. — А люди? Как ты считаешь, очень изменились люди за минувший век?
— Очень? Не сказал бы. Но, конечно, изменения есть. В наше время у человека меньше забот о хлебе насущном, чем в прошлом. Меньше страхов и кошмаров. Больше — возможности выбора, а следовательно, самоутверждения. Психически нынешний человек выглядит более уравновешенным по сравнению с предыдущим поколением. Если обратиться к статистике…
— Я не о том, отец. — Морозов взял со стола бронзовую статуэтку Дон-Кихота, покрутил в руках. — Вот нас уже тринадцать миллиардов, и темп прироста населения с каждым годом возрастает, верно?
— Да, это так.
— В то же время темп освоения других планет Системы очень низок. Пока что особой остроты в проблеме нет. Но в будущем, и, кажется, не таком уже далеком, равновесие может быть нарушено. Развитая цивилизация не может жить замкнуто, она с неизбежностью стремится к расширению ареала, это процесс закономерный, — но очень уж неподходящи другие планеты для того, что мы считаем нормальной жизнью. Жить в скафандрах, под искусственными колпаками… на дефицитном пайке воздуха и воды…
— Понимаю, к чему ты клонишь. Но другого выхода нет. Давно существует проект капитальных затрат на строительство обширной биотехносферы на Марсе… Впрочем, — усмехнулся Михаил Анатольевич, — кому я это говорю? Вице-президенту Международной федерации, которая этот проект и выдвинула.