Не знаю, почему этот человек принял во мне такое участие: гонялся за мной по Европе, вызвал на помощь Робина и помог ему доставить нас с Костей сюда, в дом Грековых. Он остался здесь погостить, но я подозревал, что он, не будучи во мне уверен, продолжал выполнять функцию добровольного стража. Мне это не нравилось.
Леон вошёл улыбающийся, с мокрыми волосами и сказал:
— Извините за опоздание.
— Опять купался в холодной воде? — спросил Робин.
— Волга сегодня прелесть. — Леон воздвиг на тарелке гору овощного пудинга и энергично принялся за еду.
Вот в ком были задатки настоящего едока! И уж щёголем он был во всяком случае: чуть ли не каждую неделю менял костюмы. Беззаботный, ничем не занятый. Разъезжает повсюду, впечатлений набирается. Чего ему, собственно, надо, почему он увязался за мной?
Есть не хотелось. Наверное, оттого, что я чувствовал себя стеснённо при Деде. Он неторопливо ел венерианское растительное мясо, облитое розовым соусом, и не обращал на нас с Костей ни малейшего внимания. Как будто нас здесь не было. Отложил вилку, тщательно вытер салфеткой усы. Подозвал Ксению, сказал ей что-то, и она вышла.
Дед принялся ножичком счищать кожуру с апельсина. Вдруг он уставился на меня, негромко спросил:
— Что же будет дальше, молодые люди?
Наивно было думать, будто он ничего не знает. Костя молчал, ещё ниже склонившись над нетронутой тарелкой. Я тоже промолчал, только слегка пожал плечами.
— Вчера тебя вызывал Самарин, — сказал Дед. — Ты изволил лежать в саду, и я решил, что не стоит звать тебя к инфору. Я к тебе обращаюсь, Улисс.
— Я слушаю, Иван Александрович.
— Потрудись хотя бы выразить интерес к тому, что тебе говорят.
— Я слушаю с интересом.
— Допустим. — Дед отпил из стакана витаколу и снова вытер усы. — Правильно я сделал, что не позвал тебя: у вас не получился бы разговор.
— Что же сказал Самарин?
— Прежде всего ты сам должен решить. Если ты с месяц потренируешься и согласишься полетать практикантом на ближних линиях, то Самарин, может быть, снова возьмёт тебя в космофлот. Но решать надо тебе самому.
По визору объявили шумановский концерт для фортепьяно с оркестром. Вечер старинной музыки у них, что ли, сегодня? Я невольно вздрогнул, когда увидел на экране пианистку. Если бы у Андры была сестра, то я подумал бы, что это её сестра. У неё было такое выразительное лицо, оно как бы отражало переливы музыки… нет, выражало саму музыку…
Ох, что же я натворил!..
Вошла Ксения с большой сковородой в руках. Сковорода шипела, от неё шёл такой запах, что у меня свело скулы. Ксения поставила её между мной и Костей и сказала:
— Ешьте, только осторожно — очень горячо.
На поверхности пухлой, жёлтой с белыми прожилками массы, в которую были вкраплены золотисто-коричневые кусочки, вскипали и лопались пузырьки. А запах — острый, грубо настойчивый — так и бил в ноздри. Я понял, что голоден как никогда…
— Яичница с колбасой, — сказала Ксения. — На свином сале. — И добавила, улыбаясь: — Нас Иван Александрович не часто потчует этим варварским блюдом, а для вас что-то расщедрился.
Я схватил вилку. Все было просто, будто сполз туман, обнажив беспощадную ясность мира.
Но в следующий миг я положил вилку.
— Спасибо, Иван Александрович, — сказал я, проглотив слюну, — только мне нельзя.
— Почему это нельзя?
— Режим. Пилот всю жизнь должен быть на режиме.
— Ну да, — подхватил Робин. — У него ведь режим, Дед, как ты забыл?
— Память стала плохая, — сказал Дед. — Вот — вылетело из головы, что у него режим.
Не очень-то приятно было слушать все это, но в то же время у меня возникло ощущение… ну, как бы передать… Знаете, на мостиках аварийных переходов на корабле есть тоненькие такие перильца. Без перилец пройти над шахтой главных двигателей страшновато, а когда они есть — идёшь, не держась за них…
Яичница. С колбасой, черт побери. Я увидел, каким плотоядным взглядом разглядывал редкостное блюдо Леон. Ну уж нет! Я решительно придвинул сковородку к Косте:
— Ешь.
Костя, поколебавшись немного, подцепил вилкой кусок и положил в рот.
— Ешь, Костенька, ешь, — сказал Робин. — Такую яичницу при дворе князя Владимира Высокое Крыльцо подавали только богатырям. Верно, Дед? Когда они выезжали на подвиги.
— Не было такого князя, — ворчливо отозвался Дед. — Был Всеволод Большое Гнездо.
— Ах, ну да! Это тот, у которого ты служил главным специалистом по сигнализации кострами, да?
— Прекрати, Михаил! — сказал Дед. Он всегда называл Робина родительским именем.
Костя тем временем торопливо набивал рот яичницей. Он ел, обжигаясь, стыдясь того, что не в силах совладать с собой, пряча от нас глаза. Зрелище было хоть куда. Я положил себе на тарелку растительного мяса, овощей, залил грибным соусом и, хорошенько перемешав все это, принялся за еду. Давно не ел я с таким удовольствием. Мне хотелось, чтобы этот вечер тянулся как можно дольше. Я знал, что предстоит трезвая одинокая ночь, когда никуда не денешься от собственных мыслей, и мне хотелось отдалить её.
Леон смотрел на нас с этакой понимающей улыбкой. Но вот улыбка сползла с лица, он откинулся на спинку стула и произнёс нараспев:
Древняя участь человечества —
Добыча пищи.
И проклятие было в ней, и радость.
Аскеты древности, презиравшие радость,
Вы не могли отказаться от пищи,
Вы ели сухие корки, проклиная свою плоть
И проклиная радость, которую вам приносила
Даже сухая корка…
Дед пересел в кресло перед визором. Он не любил интерлинга.
— Почитай ещё, — попросила Ксения.
Но Леон не захотел.
Я знал эти стихи, там дальше шло об андроидах: вот, мол, казалось бы, совершенные создания, им не нужно было думать о хлебе насущном, но знали ли они, что такое человеческая радость… ну, и так далее.
— Давно не видно, Леон, твоих новых стихов в журналах, — сказала Ксения. — Ты что же, бросил поэзию?
— Поэзия не теннисный мячик, её бросить нельзя, — ответил Леон. — Просто не пишется.
Робин сказал:
— Державин был министром, Лермонтов — офицером, ну, а Травинский не хочет от них отставать. Он член какой-то комиссии, забыл её название.
— Я и сам с трудом выговариваю, — засмеялся Леон. — Комиссия по взаимным… нет, по планированию взаимных потребностей Земли и Венеры. Проще говоря — комиссия Стэффорда в новом виде.