Её менто было отчётливым, но я усомнился, правильно ли понял. Уж очень странный вопрос…
Она села передо мной. Переключила регулятор давления в скафандре. Подождала — какое-то непонятное, отрешённое спокойствие было в её глазах. А потом — потом произошло невероятное.
Неторопливо она освободила шейные замки гермошлема… так же неторопливо сняла его, обыкновенным женским движением поправила волосы…
Я оторопел. Да полно, уж не снится ли мне это?..
Шлем лежал рядом, я мог потрогать его. Олив глубоко вздохнула и, медленно выпустив воздух, сразу сделала новый вдох. Затем вырезала из дыни ломтик, впилась крупными белыми зубами в розовую мякоть. Улыбнулась мне. Но я видел, что дышать ей нелегко. Она доела ломтик, облизнула губы, покрытые соком. Спокойно надела шлем, защёлкнула замки…
Несколько секунд она дышала, раскрывая рот при каждом вдохе. Потом дыхание её стало ровным, обычным. Должно быть, что-то в моем лице рассмешило Олив, у неё дрогнули губы и подбородок.
— Как это у тебя получается? — спросил я изумлённо.
— Здесь, в зарослях, это не так уж трудно, — ответила Олив. — То есть, конечно, трудно, но… дливенно привыкаешь. Я знаю комбайнёров, которые выдерживают гораздо дольше, чем я.
Если бы я не увидел это своими глазами, то ни за что бы не поверил. Конечно, я знал, что здесь, в полярной области, сделано многое. Могучая растительность сильно охлаждает воздух и изменяет его состав. Но неужели до такой степени?..
Микроклимат! Смешно подумать, какие ничтожные изменения называют этим словом на Земле…
— Алексей, — услышал я голос Олив, — ты больше не хочешь со мной разговаривать?
Я улыбнулся детской наивности вопроса.
— Нет, Олив, просто я немного задумался… Я хочу с тобой разговаривать и хочу, чтобы ты научила меня дышать без скафандра.
В её светло-карих глазах заплескался смех.
— Тебе все время надо, чтобы я тебя учила. А я не умею учить. Есть другие люди, которые умеют, ты обратись к ним.
— Понимаешь, Олив, мне другие люди как-то не очень… ну, они нужны мне не так, как ты…
— Если бы я была тебе действительно нужна, — сказала она, глядя мне прямо в глаза, — ты бы чаще со мной разговаривал. Ты бы чаще прилетал сюда, на плантации. — Она выпрямилась, прислушалась. — Летит самолёт. Наверное, за тобой.
Мы поднялись. Стоя по грудь в зарослях, мы увидели, как белый самолёт идёт на посадку, снижаясь к тому месту, где стояла моя машина.
— До свиданья, — сказала Олив и пошла к своему комбайну.
— До свиданья, — ответил я. — Теперь буду часто прилетать к тебе.
Продираясь сквозь кустарник, я направился к приземлившемуся самолёту. Из кабины выпрыгнули двое. Конечно, Рэй. А вторым… я присмотрелся… да, вторым был мой отец.
Я услышал его менто: «Мы тревожились за тебя…»
Рэй и другие конструкторы из нашего бюро не раз говорили, что у меня сильное воображение. Может, так оно и было, но вот владеть своим воображением оказалось очень не просто. Нужна была длительная тренировка, большая концентрация мышления, чтобы на конструкторском экране возник не многоцветный хаос, проецируемый обычным образным видением, а чертёж, сущность замышляемой конструкции или отдельный её узел, отчётливый во всех деталях.
Иногда мне удавалось, чаще — нет…
Сегодня дело шло как будто неплохо. Довольно ясно я представлял себе, как подвижные обтекатели скользят по телу самолёта под ударами вихрей, удерживая машину на курсе при выходе из теплона. Я представлял себе форму этих обтекателей, и на экране начала вырисовываться конструкция. Только не спешить! Ещё раз…
Я скорее почувствовал, чем услышал, что в комнату кто-то вошёл и остановился за моей спиной. Вмиг распалась на экране упорядоченная с таким трудом конструкция, замелькали бесформенные цветные тени. Я резко обернулся: что ещё за новости, почему мне мешают работать?
Рэй Тудор сказал:
— Извини, Алексей, но тебя срочно вызывает Олив. Она набрала код моего видео.
Он протянул видеофон. Олив глянула на меня с экранчика широко раскрытыми встревоженными глазами.
— Ты работаешь, знаю, — заговорила она, — но тут тебя дожидается пилот. Он прилетел с Земли. Он был в Дубове у твоих родителей, и они ему сказали, что ты в Венерополисе. Он тебя ждёт, Алексей.
Со вздохом сожаления я стянул с головы конструкторский шлем. Не люблю, когда отрывают от работы! Но делать было нечего, и я поехал домой.
Мой дом — маленький трехкомнатный коттедж — стоял на южной окраине Венерополиса, недалеко от опорной стены купола. В палисаднике, окружённом молочаем и кустами веноля, сидел на скамейке Всеволод. Я сразу узнал его, хоть он и заметно изменился, возмужал, что ли. В уголках прежде подвижных губ у него теперь появились незнакомые твёрдые складки. А вот Всеволод, похоже, не узнал меня. Только когда я приблизился, он вскочил, заулыбался, схватил мою руку.
— Привет, старший! Вот здорово — смотрю на тебя и думаю, Улисс это или не Улисс. Давно мы с тобой не виделись…
— Давно, — сказал я.
Олив стояла на крыльце, глаза у неё были такие же встревоженные, как и давеча на экране видеофона. Я попросил её принести пива и ещё чего-нибудь. Мы сели на скамейку.
— У тебя пятна на лице, — сказал Всеволод. — Это ожоги?
Я промолчал.
— Знаю, — продолжал он, — ты испытываешь новые самолёты… Старший, меня переводят первым пилотом на линию к Юпитеру, сегодня я последний раз на Венере — и вот решил прийти попрощаться…
Олив поставила на столик перед нами кувшин с пивом, стаканы и блюдо с разрезанной на длинные ломти дыней. Я отпил пива и подумал, что, пожалуй, стоит найденную утром конструкцию упростить за счёт добавления одной степени свободы. Интересно, как увеличится при этом подвижность обтекателей?
— Что? — спохватился я. — Ты что-то сказал?
Всеволод смотрел на меня озадаченно, а может, это только показалось.
— Я говорю… я поздравил тебя с женитьбой, старший.
— Спасибо.
Я бы мог рассказать Всеволоду, какая весёлая была у нас свадьба. Столы стояли на центральной площади посёлка, и весь посёлок пел и плясал, и эти удивительные простодушные танцы захватили меня, я тоже пустился в пляс с моей сестрёнкой Сабиной на плече, а потом я пробовал петь, и Олив тихо смеялась и затыкала уши. Один из местных поэтов читал под гитару стихи, и, слушая его, я смотрел на Олив, на светло-карие её глаза, полные жизни, самой что ни на есть простой и прекрасной.
Я бы мог рассказать Всеволоду об этом, но подумал, что вряд ли ему будет интересно.
Мысли мои снова вернулись к обтекателям. Вдруг одно слово, произнесённое Всеволодом, разом выхватило меня из глубины раздумий.