— Знаешь что, Изабелла, ты ведь тоже совсем не понимаешь меня. Ты гораздо более избалованная и испорченная, чем я, потому что отказываешься от того, к чему я стремилась всю жизнь, от того, что предлагает тебе Блэк. И послушай меня, я почти ненавижу тебя за то, что ты готова отбросить это ради равнодушного уважения и едва заметного влечения со стороны Уэнделла Найтона. Тебе достался бесценный дар, который невозможно купить ни за какие деньги, — подлинное желание, осмелюсь сказать, любовь. Мой дорогой папочка, — яростно прошипела она, — не способен купить мне этого.
Изабелла аж подпрыгнула на месте, когда Люси с силой захлопнула за собой дверь, и в отчаянии упала на пол, отдавшись нахлынувшему на нее потоку слез.
Люси не права. Она ничего не понимает, особенно Блэка, и ее страх перед неукротимой страстью. Страсть погубит женщину, у которой нет ничего за душой. Она уже насмотрелась подобного. Жила в таких условиях. Люси всячески оберегали, богато одевали и кормили. Если ей было холодно, слуга разжигал камин. Когда же мерзла Изабелла, ей ничего не оставалось, как попытаться укутаться ветхим одеялом. Они не могли позволить себе зажечь огонь в жалком очаге, потому что очень часто у них оставался лишь один или два кусочка угля, которые надо приберечь, чтобы приготовить еду.
Нет, Люси не знала, что значит долго испытывать нужду и страдания. Утирая слезы, Изабелла думала о своей кузине, о боли, пустоте и одиночестве, затаившихся в глубине ее изумрудно-зеленых глаз. И внезапно осознала, что за праведным гневом скрывалась боль глубоко страдающей молодой женщины. Она всегда присутствовала в ее взгляде, порой неявно, мимолетно, Изабелла подмечала ее не раз, а сегодня вечером все встало на свои места.
Люси действительно понимала, что такое грусть. И боль. Отчаянное стремление достичь того, что не суждено обрести.
Они собрались на хорах небольшого масонского храма, куда не доходил свет горящих свечей и где притаились мрачные тени. Серые кольца дыма от воскурения церемониальных благовоний клубились в воздухе, пропитывая одежду и волосы. Под ними простиралось основное помещение храма, где находились члены ложи, окружавшие кандидата, которому предстояло пройти посвящение и получить свой первый градус.
Распорядитель церемонии подошел к тому месту, где, в черных брюках и белой рубашке, стоял Уэнделл Найтон. Его уже лишили сюртука и галстука, в данный же момент изъяли все наличные деньги. Его рубашка была распахнута, грудь обнажена. Потом ему надели повязку на глаза и затянули на шее веревку. Прямо к сердцу приставили острый меч, и Найтон поклялся свято хранить секреты Братства, никому не рассказывать о тайных церемониях, рукопожатиях и паролях.
Блэк помнил, как сам приносил свою клятву. Его отец был мастером церемоний и в действительности проколол лезвием меча кожу на груди своего сына. Блэк явственно ощущал, как теплая кровь течет по его груди и животу. Его посвящение стало не просто торжественным получением первого градуса. Принятие в ложу — символическое отражение обетов и клятв, взятых им на себя. Он был обязан не только хранить тайны ложи, ему предстояло гораздо большее.
Позднее его отвели в древнюю пещеру, в которой некогда собирались на свои тайные встречи рыцари-тамплиеры. Здесь его раздели по пояс и положили на каменную плиту. Его обступили братья, среди которых был отец, старый герцог Сассекс и маркиз Элинвик. Подле маркиза стоял его сын Иэн, наблюдавший за предстоящим действом. Он уже прошел церемонию посвящения в первый градус и был заклеймен.
Когда отец повернулся, чтобы взять рукоятку клейма с раскаленным докрасна металлическим наконечником, Иэн наклонился вперед, делая вид, что шепчет вслух слова священного вступительного ритуала Братства Хранителей.
— Оно припечет твою кожу, как дьявольский язычок, — едва слышно пробормотал он. — Лежи спокойно и молча терпи. Все быстро закончится. Если будешь сопротивляться, они специально затянут церемонию. Они хотят сделать из нас мужчин, могучих душой и телом.
Иэн вернулся к остальным, и Блэк продолжал смотреть на него, не сводя взгляда с голубых глаз Синклера, который в свои шестнадцать был уже крепко сбитым парнем с мускулистой мужской фигурой. В этот момент Блэк понял, что Иэн боролся, возможно, даже кричал и пострадал от того, что сделали с ним трое убеленных сединами мужчин, полных абсурдной решимости исполнить древний варварский ритуал.
— Кандидат готов, — громко и отчетливо провозгласил Иэн.
Он не смотрел по сторонам, продолжая удерживать зрительный контакт с Блэком, оказывая молчаливую поддержку в предстоящих испытаниях. Пятнадцатилетний юноша — он был на год младше Синклера — сомневался, что тот сильнее. Во взгляде Иэна было нечто одновременно успокаивающее и пугающее. Блэк не дернулся и не закричал, когда клеймо с шипением коснулось его груди. Не поморщился, не отворотил нос от запаха поджаренной плоти и горящих волос. Как и Синклер, который был приучен к боли.
Блэк стиснул зубы, продолжая смотреть Иэну в глаза, и взгляд его друга был тем якорем, за который он держался, чтобы вытерпеть ужасную боль клеймения.
— Еще раз, — торжествующе заявил старый герцог Сассекс, проклятый садист. — Он не кричал. Он ведет себя так, будто выше нас, выше боли, выше Бога.
Взгляд Синклера впервые затуманился. Иэн кричал во время испытания и был наказан. Думая спасти Блэка от мучений, выпавших на долю его самого, он предупредил друга, а теперь осознал, что стоящие рядом с ним истуканы в белых мантиях с красным крестом накажут испытуемого за то, что тот не кричал и скрыл боль.
Блэка заклеймили еще раз, на этот раз отец его самолично приложил раскаленный металл к его обнаженной груди и удерживал несколько невыносимых секунд. Лишь когда Джуд вскрикнул и попытался избавиться от пут, стягивающих его запястья и плечи, отец опустил клеймо.
— Он благороден, — провозгласил отец.
— Клянись! — прорычал Сассекс, и Блэк с трудом смог произнести слова, прорваться сквозь окутывающую его черную пелену боли.
— Никогда не рассказывай о том, что знаешь. Никогда не говори, кто ты. Никогда не теряй веры в свое предназначение, ибо Грядущему Царствию понадобишься ты и сыновья твои.
Символ этих слов больше не обжигал его плоть, хотя они горели у него в голове. Блэк не мог и представить, что ему придется провести через это сына, отдать его в руки высокородной шайке лучших английских фамилий. Он не мог даже предположить, что Изабелла добровольно доверит ему своего ребенка, чтобы того мучили раскаленным железом, — да одобрит ли она вообще саму идею того, чтобы ее сын, ее плоть и кровь, вступил в Братство Хранителей.
— Им обошлось все очень легко, да? — пробормотал Элинвик, наблюдая за посвящением Найтона. — Если бы они имели хоть малейшее представление о том, что пришлось вынести нам, бежали бы прочь без оглядки. — Элинвик презрительно фыркнул. — Все они трусы. От них не стоит ожидать ни верности, ни веры. Масонство превратилось в еще один великосветский клуб, повод встретиться, закурить сигару и побаловать себя хорошим ужином. От старых традиций ничего не осталось. В Братство вступают ради того, чтобы разнообразить досуг. Дилетанты.