— Если с тобой что-то случится, я убью себя! — пылко воскликнула она. — Но если можно будет спастись только одному из нас, то пусть это будешь ты!
— Неужели ты думаешь, любовь моя, что я смогу жить без тебя? Я тебя обожаю! Но, дорогая, мне сейчас так страшно, как никогда… Я ужасно боюсь потерять тебя.
— Я буду молиться, чтобы этого никогда не случилось! Буду просить Всевышнего, чтобы Хосефа помогла нам поскорее бежать отсюда! Хотя я думала, что Мексика окажется настоящим раем… — печально закончила Камала.
— Для меня она стала сущим адом, — с горечью признался Конрад.
— Нам пора возвращаться, — сказала Камала. — Нельзя опаздывать на встречу с доном Мигелем.
— Будь проклято его черное сердце! Боже, с каким удовольствием я придушил бы собственными руками этого напыщенного индюка!
Конрад произнес эти слова с такой неподдельной ненавистью, что невольно повысил голос. Камала встала со скамьи и с опаской бросила взгляд в сторону дома.
— Будь осторожен! — попросила она. — Я боюсь, я так сильно боюсь!
Конрад взял ее руку в свою. Это можно было истолковать как жест вежливости, когда мужчина предлагает женщине руку, помогая встать.
Однако от этого простого прикосновения по телу Камалы пробежала дрожь, ее как будто обдало теплой волной. Они медленно поднялись по лестнице. Когда они шагнули на верхнюю площадку, там их уже ждал адъютант дона Мигеля.
— Мы разглядывали рыб в лагуне, — с улыбкой сообщила Камала.
— Я уверен, сэр Конрад, что вам понравится "Санта-Мария", — сказал испанец. — Вы с первого взгляда поймете, что такого красивого корабля, как этот, вы еще никогда не видели.
— Пожалуй, — согласился Конрад. — Я как раз только что говорил сестре, что ваш клипер, наверное, лучший в мире среди ему подобных.
— И самый быстроходный, — улыбнулся адъютант. — Увидев "Санта-Марию", вы, возможно, разочаруетесь в вашем собственном корабле.
Казалось, своими словами он пытается вызвать у Конрада ревность.
— Меня очень тревожит сломанная мачта "Афродиты", — признался тот. — Надеюсь, его превосходительство любезно дозволит моим матросам починить ее и привести в порядок такелаж.
— Да, конечно, — поспешил заверить его адъютант и тотчас же отвернулся.
Конрад бросил на него недобрый взгляд, думая о том, что его матросы сейчас гнут спину в темноте глубоких рудников.
В спальне Камала нашла приготовленную для нее амазонку из тонкого зеленого шелка.
Служанки помогли ей одеться, предоставив, кроме всего прочего, широкополую шляпу с вуалью, призванной защитить лицо от лучей палящего солнца.
Когда Камала была готова, лакей проводил ее к выходу. У другой половины дома ее, как и было обещано, ждала лошадь под кожаным седлом с серебряной насечкой.
Серебряной была и уздечка, равно как и рукоятка хлыста, который ей тут же вручили. Однако все это великолепие потускнело, когда слуги подвели скакуна дона Мигеля.
Четвероногий красавец нес на себе превосходное седло, богато украшенное золотом. Им же были отделаны стремена и уздечка.
Вскоре появился и сам дон Мигель. Камала была вынуждена признать, несмотря на всю свою ненависть, что он прекрасно выглядит. Как обычно, самозваный король был одет во все черное. Костюм его был безупречно сшит и сидел на нем как вторая кожа.
В сапогах, начищенных до зеркального блеска, отражались золотые стремена. Когда они отъехали от дома, дон Мигель показал себя опытным наездником.
Конраду также досталась прекрасная лошадь. Четвертым участником верховой прогулки стал адъютант.
Дон Мигель любезно приветствовал Камалу, правда без особого почтения.
Он коротким кивком поздоровался с Конрадом и совершенно не обратил внимания на низкие поклоны слуг, которые вскоре покинули их, после чего все направились в сторону леса по украшенному аккуратными клумбами и фонтанами саду.
Не будь Камала так встревожена, она бы наверняка получила от прогулки огромное удовольствие.
Как и обещал сеньор Квинтеро, местные птицы поражали яркостью оперения: девушка не переставала восхищенно восклицать при виде пестрых попугаев, легко узнала очаровательных туканов и колпиц. Вскоре ей посчастливилось заметить кетцаля, а ведь эту птицу, по уверению адъютанта, редко кому удается узреть в первый же приезд в Мексику.
Выехав из сада, они оказались на узкой дорожке, которая по приказу дона Мигеля была проложена в густом тропическом лесу. По обе стороны тянулись ряды пальм, заросли красного и черного дерева, папоротников и красного можжевельника.
Стволы пальм были увиты лианами. Их крученые побеги плотно оплетали стволы, придавая лесу таинственный вид. И деревья, и их спутницы-лианы были в цвету, так что в глазах пестрело от буйного разнообразия.
Когда наездники выехали из леса, то оказались на склоне горы, поросшей цветущими кактусами, которые в очередной раз вызвали восхищение Камалы.
— Я так и думал, что вам здесь понравится, — с легкой улыбкой заметил дон Мигель.
— Да, конечно, ваше превосходительство, у меня нет слов, чтобы выразить мой восторг!
— Согласитесь, что моя страна прекрасна, — сказал он, рассчитывая на ее похвалу.
— Я даже не подозревала, что может существовать такая красота, — призналась Камала.
Похоже, ее ответ обрадовал дона Мигеля.
Они двинулись дальше.
Впервые в жизни Камала увидела женщин-индианок, работающих в полях с маленькими детьми, привязанными к спинам. Они носили широкополые соломенные шляпы и короткие двуцветные юбки.
Куда бы ни упал взгляд Камалы, ей всюду встречалась удивительной красоты природа. Она с восхищением разглядывала хрустально чистые речушки, каскадом спадавшие с гор, и лепящиеся на склонах индейские хижины.
Проезжая по дороге, они встретили немало мексиканцев, ведущих в поводу нагруженных поклажей мулов. Все они приветствовали дона Мигеля с подобострастным почтением, однако тот не обращал на них внимания, высокомерно задрав аристократический нос. Наконец, как будто решив, что на сегодня его гостья увидела достаточно, дон Мигель остановил своего скакуна на высоком холме. Простиравшаяся далеко внизу лагуна казалась лазурно-голубой, в ее водах стояли на якорной стоянке корабли, а за ними, в туманной дымке, пряталась линия далекого горизонта.
"Просто невероятно, — подумала Камала, — что мы стали пленниками в стране цветов и дивной природы". Увы, все сомнения в этом мгновенно улетучивались, стоило ей посмотреть на надменное лицо дона Мигеля и его презрительно поджатые губы. Стоило ли удивляться, что он без малейших раздумий отправил свободных людей в рабство, на золотые прииски, считая себя вправе вершить чужие судьбы.
Было в нем нечто злобное, даже первобытное. Что-то, что говорило о его безжалостности и желании всегда поступать по-своему.