— Вперед! — скомандовал один из мужчин. — Не оборачиваться!
Альдо только сейчас понял, что его конвоир родился где-нибудь в Бруклине или в Бронксе. Этот акцент напомнил Морозини прошлое, в котором ему уже доводилось переживать подобную ситуацию…
Альдо сел в машину, и она сразу же тронулась с места. Вскоре его без церемоний высадили у ворот Майо, на полдороге до парка Монсо. Ему пришлось взять такси…
— Тебе это приснилось! — заключил Адальбер, прикончив четвертую чашку кофе.
Двумя часами раньше он пришел на улицу Альфреда де Виньи, срочно вызванный Мари-Анжелин. С этого момента он метался, словно зверь в клетке, понося Академию древних письменностей и литературы и упрекая себя за — как он выразился -«оставление поста перед лицом врага». Он был в таком отчаянии, что мадам де Соммьер, раздраженная его поведением, в конце концов приказала египтологу сесть и попросила принести ему легкую закуску, чтобы хоть как-то отвлечь его.
— Пока вы едите, вы не сможете болтать вздор!
— Вздор? Когда я говорю…
— Не начинайте! Ответьте лучше: что бы вы сделали, если бы были здесь, когда Альдо принесли записку? Вы бы побежали за машиной?
— Лично я сделала все возможное. Я записала ее номер, — заявила План-Крепен.
— Так как он наверняка фальшивый, это нам не поможет! Я не понимаю, почему Ланглуа не приказал следить за вашим домом 24 часа в сутки. Он же понимает, что Альдо оказался на переднем крае в этой темной истории!
— Попробуйте больше доверять ему. Ланглуа знает свое дело.
Благодаря появлению столика с холодными закусками воцарилось долгожданное молчание. Даже и самых ужасных обстоятельствах аппетит археолога не подводил. Он набросился на пирог с грушами, а женщины думали о том, что бы еще ему предложить, чтобы он подольше помолчал. Но тут появился Альдо. Его приветствовал тройной вздох облегчения и одновременно произнесенный тремя голосами вопрос «Ну как?».
— У меня есть три месяца, чтобы спасти Вобрена. Для этого я должен найти украшение, судьба которого никому не известна, начиная с прошлого иска! — бросил Альдо, рухнув в кресло. — И если хотите знать, мне кажется, что я схожу с ума!
— Тебе уже приходилось возвращать камни, исчезнувшие и в более отдаленные времена, но ты никогда не терял рассудка. Да и я тоже, — сказал Адальбер, протягивая другу бокал вина, который тот осушил залпом. — Рассказывай!
Они молча выслушали рассказ Альдо, и только когда Морозини упомянул о смехе того, кого можно было считать главарем банды, Адальбер встрепенулся и отреагировал — пожалуй, чересчур быстро, — заявив, что другу это привиделось.
— Нет. Проживи я хоть сто лет, и то никогда не смогу забыть этот смех… гиены. Я слышал его трижды. Этим вечером я услышал его в четвертый раз. Я в этом убежден! Не может на земле существовать двух таких похожих людей! А если прибавить к этому акцент моего сопровождающего… Мне вдруг показалось, что я снова вернулся назад на ту виллу в Везине. Или в парк Монсо…
Адальбер нахмурился. Мгновенно став суровым, он подошел к Альдо и взял его за плечи.
— Повторяю: ты в кошмарном сне, но тебе снятся только живые. Никаких мертвецов. На земле больше не осталось Солманских! [47] Вспомни же, наконец! Отец взлетел на воздух в Варшаве вместе с подземной часовней. Дочь, как ты знаешь, мертва. Что же касается сына, этой мелкой сволочи Сигизмунда, ты сам всадил ему пулю в лоб! Проснись, Альдо!
Морозини провел по лицу дрожащей рукой.
— Мне все это известно. Разумом я все понимаю. Но этот смех…
— Принадлежит кому-то другому. Возможно, такому же мерзавцу, согласен. Но ты должен выбросить из головы мысль о том, что молодой Солманский, живучий словно кошка, получил от своего хозяина сатаны разрешение снова вернуться на этот свет только для того, чтобы отравить тебе жизнь. Какой он из себя, этот тип?
— Тот же рост, та же фигура… Но я видел только тень.
— А голос?
— Холодный, молодой, какой-то металлический… Тот же тембр, пожалуй, но только с акцентом, испанским или латиноамериканским… Голос звучал как-то бездушно. Пока он говорил, у меня появилось странное ощущение, что этот человек пересказывает текст, выученный наизусть. Иногда акцент почти исчезал, но затем снова появлялся и становился еще заметнее. Когда сопровождающий вел меня к машине, он произнес несколько слов по-французски, но я готов поклясться, что он появился на свет в пригороде Нью-Йорка или Чикаго! Тетушка Амели, я бы с удовольствием выпил чашечку кофе!
— У тебя и так нервы на пределе! Кстати, у меня появилась мысль. Не поддерживаешь ли ты связь с шефом полиции города Нью-Йорка, к которому тебя отправил твой друг из Скотланд-Ярда? [48]
— Фил Андерсон? Нет, конечно…
— Досадно. Тебе нужно снова установить с ним контакт.
— Зачем?
— Это же очевидно! — воскликнула Мари-Анжелин, настолько внимательно слушавшая Аль-до, что до сих пор хранила молчание. — Когда мы поехали — без меня! — на улицу Лиль, разве старая дама не сказала нам, что ее племянник, этот очар… я хотела сказать дон Мигель, жил в Нью-Йорке? Там он пытался преуспеть в торговле антиквариатом с помощью каких-то друзей. Имени этих друзей нам не назвали, но они в курсе того, что происходит в Европе. Им было известно даже о выставленном на торги замке. Именно они послали семью Варгас-Ольмедо в Биарриц, куда — совершенно случайно -другой человек уговорил поехать и Жиля Вобрена… Не знаю, как вам, а мне кажется, что в этой истории слишком много людей без лиц и без имен…
— План-Крепен! — воскликнула маркиза. — Иногда вам приходят в голову гениальные мысли!
— Действительно, Мари-Анжелин права, — заметил Адальбер. — Тебе следует написать этому Андерсону…
— Нет. Я думаю, что этим лучше заняться Ланглуа. Я поеду к нему. Полицейским удобнее общаться между собой…
— К нему ты не поедешь, — прервал его Адальбер. — С ним встречусь я. Но предварительно позвоню по телефону из своей квартиры и договорюсь о встрече где угодно, но не на набережной Орфевр.
Я не сомневаюсь, что за тобой следят… Кстати, тебе дали мало времени. Если вспомнить, как долго мы искали каждый камень из пекторали Первосвященника, не говоря уже о «Священных Судьбах»… [49] С чего же мы начнем?
— У нас есть только одно имя: графиня Ева Рейхенберг. Учитывая тот факт, что она активно действовала в Мексике во времена пребывания там несчастной императорской четы, то едва ли она сейчас в добром здравии, если вообще жива!
— Ты невероятно деликатен, племянник! — укорила его мадам де Соммьер. — Я родилась в 1850-м и еще жива, да и в детство пока не впала!
— Простите! — извинился Альдо, но от смеха не удержался. — Вы настолько моложе нас всех, что мы забываем о вашем возрасте! А вам это имя ни о чем не напоминает? Вы же знаете, по меньшей мере, половину европейской знати!