– Поле покажите!
– Где наш фронт работ!
– Мы в десять раз быстрее сделаем!
Аркадий, конечно, прав был, если докопаться до сути, он был больше социалист и коммунист, чем приехавший агитатор. Но за спиной у первого стояла централизованная государственная власть, а за спиной Аркадия – кучка неорганизованных студентов.
Приехавший неплохо держал удар, к тому же оказался профессиональным демагогом. Он уже оправился от неожиданного наскока и, поступая согласно неписаным правилам ведения непредвиденно возникшего диспута-дискуссии, выбрал вместо толпы, одного оппонента – Аркадия. Муж всегда говорит, в любой драке, даже чисто теоретической, желательно с самого начала внести сумятицу, страх, неуверенность в ряды соперника. Самое лучшее внезапным, заранее отработанным, коварным ударом обезглавить противника. Бей по голове, ноги сами подкосятся. На войне, как на войне – все средства хороши. Оправившийся парторг прищурил глаза и, выделив из толпы Аркадия, с угрозой спросил:
– Ты что-то имеешь против советской власти?
Красиво, скажу я вам, он подменил конкретные требования Аркадия, высказанные, правда, в непочтительной форме, в нелояльный взгляд, существующей власти предержащей. От такой откровенной демагогии, мы все стоящие за его спиной замерли. Кто-то из студентов, как бы оправдываясь, взволнованно сказал:
– Он ничего такого не говорил!
Мы все знали, что обвинение в антисоветских взглядах автоматически вело к исключению из комсомола и соответственно из института. Парторг, видя, что защитников у Аркадия практически нет, пошел в атаку. Чем решать вопрос с молоком, с кроватями, с техникой безопасности, с транспортом, лучше обвинить зачинщиков бунта в крамоле, и ничего снова не делать. Через месяц студенты уедут, никому и в голову не придет интересоваться, какие бытовые условия у них были. До этого мы дотумкались намного позже, а сейчас, откровенно говоря, растерялись, если не сказать струсили. Ведь перед нами стояло начальство. А мы были воспитаны так, что начальству надо, не думая, подчиняться. Парторг уловил эти настроения заколебавшийся толпы и стал прессовать Аркадия:
– Время – деньги, говоришь? Да еще похмелье тебя мучает? Ты сюда приехал работать или демагогию разводить? Сам не работаешь, и другим не даешь? Да еще не наши лозунги насчет денег выдвигаешь? Ты мне здесь антисоветскую пропаганду прекрати!.. Не кидайся на людей как с цепи сорвавшийся! … Знаешь, чем это заканчивается?
Знаете ведь, непонятная угроза парализует волю человека посильнее гипнотизирующего взгляда кобры. Она кажется опаснее, чем есть на самом деле. А студенты, почуяв неладное, не спешили влезать в непонятный спор. Чем он еще, непонятно, закончится. А так хочется целый месяц беззаботно отдохнуть, без всяких приключений. Аркадий, я думаю, тоже уловил, настрой своих однокурсников, но убирать шпагу в ножны не стал. Уйдя от коварного удара противника, он, сыпанул ему в глаза горсть смеха.
– Вы только на него посмотрите, эта чудь, считает, что она тоже людь!
Вы знаете Кузьма, желчная, язвительная насмешка обжигает человека почище крапивы. Я думала, что парторг, сравнительно молодой парень кинется сейчас на Аркадия, а он окончательно взял себя в руки. Хорошая у него была видна партийная школа.
– О, к тому же еще расистские взгляды! Так и запишем! – довольно потер он руками.
– Расистские, это когда над негром издеваются? – со смехом спросил Аркадий.
– Ага!
– Кажется так! – послышались подтверждающие голоса.
– Когда над негром издеваются!
Взгляд Аркадия стал высокомерно-соболезнующим. С улыбкой он обратился к парторгу:
– Вашу бабушку с ваших слов, получается, африканский петух топтал?
Чем бы закончилась эта словесная пикировка, не знаю, но на поле приехал председатель совхоза. Он, видимо, знал характер своего партийного босса, потому что увидев напряженные лица студентов, сразу услал того на ферму.
Вопрос с кроватями, с молоком, с транспортом был быстро улажен. А вот получить определенный участок поля наш курс так и не смог.
А Аркадий в лице парторга нажил себе смертельного врага. Тот, накатал потом в институт на Аркадия телегу, но, видимо, переборщил в ней. Аркадий переправил ее копию в родной обком картофельного секретаря. Долго они бодались ни об чем. Оба себе карьеру попортили, столько нервов истрепали, и зачем?
С того раза я его сразу выделила. Не лез он за словом в карман, и ни перед кем не пасовал. А вечером, на танцах, я снова почувствовала на себе чей-то обжигающий взгляд. На этот раз, я не стала строить из себя заморскую, бесчувственную Будду, а оглянулась. Аркадий стоял за моей спиной, не отводя пристального взгляда. Черные его глаза буравили меня насквозь. Он не отвел их в сторону. Встретились взглядами. Мне показалось, что я закутываюсь необъяснимо-хмельным туманом. Я его поощрила улыбкой, втайне надеясь получить приглашение на танец. Как бы не так. Олух царя небесного не повел даже бровью. Если бы это был кто-нибудь другой, я бы отвернулась и забыла про него. Но он, загадочно-сумрачный, со скрещенными руками на груди, показался мне в этой мирной жизни – героем. Когда объявили белый танец, я его сама пригласила.
А от него и, правда, исходили какие-то мощные флюиды. Как пчелы из улья из него они вылетали. Поедая меня глазами, он разглагольствовал:
– Труд – не добродетель, не наслаждение, не источник творческого вдохновения. Возведение труда в достоинство – ханжество, лицемерие и уродство. Ишь, чего захотел, бюрократ партийный, мартышкин труд нам как благо преподнести.
Похоже, Аркадий был еще весь в споре с приехавшим партийным божком.
– Труд создал человека, – я тоже проблеяла набившую оскомину прописную истину.
– Ничего подобного, – перебил он меня, – не труд создал человека, а наоборот, время свободное от труда. А труд из человека может сделать только бессловесную скотину.
Запасники моей памяти со скрипом выдали мне очередную порцию обрывочных знаний, о том, что труд бывает физический и умственный. – И я уточнила. – Что бессловесной скотиной человека может сделать только физический труд, но никак не умственный.
Он впервые за весь вечер скептически улыбнулся и снова не согласился со мной.
– Животным человека делает не сам труд, в какой бы он форме ни выступал, а тот стимул, интерес, который толкает его, как поршень.
И если это голый интерес – то человек независимо от того, каким он трудом занимается, простым или сложным, физическим или умственным, низводит себя до уровня жвачного. Чтобы смотреть на небо, надо оторваться от корыта.
В деревенском клубе танцы затягивались за полночь. Как-то так получилось, что мы с ним уходили гулять по берегу Оки. Возвращались, когда уже невозможно было на небе различить звезды. Начитанный был Аркадий, мог до утра рассуждать на любую тему. Обычно так бывает, когда у человека есть цельное, сложившееся мировоззрение и на его прочный фундамент можно положить новые кирпичики.