– Есть еще свежий творожок? Будете? – предлагала бабушка.
– Куда ты со своим творогом лезешь, пусть едят, что есть на столе, – остудил ее рвение дед.
– Может, кашки еще с изюмом? – бабка стояла у меня над головой.
– Нет! Все! Больше не лезет, – отвалился я от стола.
Данила с сожалением вздохнул.
– А может, Данила будет?
Данила благодарно посмотрел на бабушку.
– Сидите, сидите, отдыхайте, сейчас принесу.
Наконец Данила доел принесенную пшенную кашу с изюмом и сказал:
– Спасибо.
– А чаек, чайку с медком выпейте, мед свой, натуральный, цветочный. Куда спешите, посидите, поговорим, – частила бабушка.
– Нужна была ты им, старая, со своими разговорами, у них свои дела, – дед принял нашу сторону.
Мы вылезли из-за стола.
– А вот вчера приходила Настя, спрашивала, когда ты приедешь, так пять стаканов чая выпила, – не унималась бабушка.
– И не лопнула? – засмеялся дед.
Я скорей потащил Данилу из-за стола, пока бабка со своим языком не ляпнула еще что-нибудь. Данила выглядел довольным и умиротворенным.
– Мы пойдем погуляем, – сказал я деду с бабушкой, и мы вышли на улицу.
– Только недолго.
– Хорошо.
Мы вышли за калитку.
– Хорошая у тебя бабка, вкусно кормит, так можно все лето жить, – погладил себя по богатырскому животу Данила. – Сильный обед дала.
Издалека помахала нам рукой Настя.
– Давай и ее захватим, – предложил я Даниле.
– Да ну ее, в школе надоела, сроду не даст списать, а теперь в друзья набивается.
Но Настя и без нашего приглашения уже приближалась к нам. Она успела переодеться. На ней была майка и лосины в обтяжку, последний писк моды. Сейчас так пол-Москвы ходило.
– Ты что, на панталоны платье сверху забыла одеть? – ехидно спросил ее Данила.
– Дурак, много ты в моде понимаешь?
– Не меньше тебя. Так девицы в Париже на Пиккадилли одеваются.
– А ты что, был в Париже? – не унималась Настя.
– Был – не был, но знаю. На панталоны надо надевать платье. Учителя так ведь не ходят?
– Во-первых, Пиккадилли не в Париже, а в Риме.
– Скажи еще, что Бродвей в Стамбуле, – перебил ее Данила.
– Пиккадилли не в Риме, а в Лондоне, – наконец и я показал свои знания по географии и тем положил конец никчемному спору.
Проулком мы вышли на берег озера. Дворы заборами нависали над водой. Между заборами и озером, по обрыву, вилась неприметная тропинка, протоптанная рыбаками да нами, мальчишками. Почти за каждым двором у берега были устроены мостки. Кое у кого к ним были примкнуты лодки-плоскодонки. Но рыбаки здесь, на мостках, не сидели. Сидели дальше, справа, на плотине. Выше и левее был пляж. Какое-то время мы шли молча, Настя впереди, мы сзади. Тропинка вилась по берегу, повторяя изгибы озера.
– Что мы ходим тут, как придурки, озера не видели что ли? Пошли в бинокль смотреть, – предложил Данила.
– У тебя есть бинокль? – спросила Настя. – И молчишь?
– Он его специально привез, за тобой подглядывать, – съязвил Данила и, довольный своей шуткой, расхохотался.
– Свинья! Ты все хочешь испоганить, – возмутилась Настя.
– Чем же я бинокль испоганил? – и снова захохотал. – Пиккадилли в Риме. Отличница туфтовая.
Данила все-таки допек Настю и, только получив хорошего тумака, наконец успокоился.
Мы вошли к нам во двор. Дед возился с пчелами. Бабушка же, увидев Настю, расцвела.
Бабушке всегда нравилась Настя: за независимый характер, за мальчишескую прямоту, за то, что та всегда здоровалась первая, – нравилась, и все. Поэтому, когда мы втроем появились в нашем дворе, бабушка ласковым взглядом проводила Настю, прошептав:
– Невеста.
А Данила, услышав такое сравнение, тут же перевел его на дворовый язык:
– Коза!
– Где? – спросила Настя.
– Где, где? – передразнил Данила, – вон в огороде.
Бабушка, приняв последнюю реплику за чистую монету, обеспокоенно посмотрела в огород.
– Ой, выгнать надо.
– Настя, тебя сейчас хворостиной попрут, – засмеялся Данила.
– Дурак ты, Данила, и не лечишься! – взорвалась Настя.
– Заткнись, мисс Панталоне. Кто тебя сюда звал? Катись в свой Рим на Пиккадилли.
Они готовы были снова сцепиться, но я вынес им бинокль и подал Насте.
– Десятикратный, – похвастался я.
Пока они его рассматривали, я переоделся в потертые шорты, сменил кроссовки на сандалии, оставив только фирменную кепку.
– Дай на джинсы глянуть, я такую фирму еще не видел, – заглядывая на веранду, где я переодевался, попросил Данила, – лейбл какой-то новый.
– Держи.
Данила ловко поймал штаны, и вдвоем с Настей они стали их рассматривать.
– В Турции шили, – авторитетно заявила Настя.
– Тоже мне, таможня, – съязвил ехидный Данила, – гляди, шов какой, с двойной стежкой, – и он наизнанку вывернул одну штанину. – Так шьют в Испании, а в Турции шьют в один шов и гнилыми нитками.
– Ты откуда знаешь, что гнилыми? – удивилась Настя.
– Климат у них морской, влажный, нитки и гниют.
– А в Испании что, не морской?
– Морской, но Испанию Гольфстрим омывает.
– Ты это серьезно?
– Вполне. Всю жизнь там Гольфстрим протекал.
– Я про нитки, – Настя начала злиться.
– Нет, про нитки в Гольфстриме я не читал, может, и плавают какие.
В очередной потасовке верх взяла Настя. Она от всей души наградила Данилу тумаком.
– Вот тебе Гольфстрим, а вот гнилые нитки.
На время между ними установилось перемирие. Они потеряли интерес к джинсам и разглядывали в бинокль наш огород.
Кроссовки я предусмотрительно задвинул подальше под тахту, чтобы в руках моих друзей, доморощенных экспертов, они не оказались елецкого пошива.
– Смотри! Пчелы-то какие большие! Как капустницы, даже страшно! – удивлялась Настя, протягивая мне бинокль.
– Полезли на чердак, – предложил Данила, – посмотрим сверху на озеро.
– А дед не заругает? – забеспокоилась Настя.
– Лезьте! Лезьте! Не заругает, только осторожно. Не свалитесь, – благословила свою любимицу бабушка, потихоньку слушавшая наш разговор.