Кот почесал ухо лапой и на кривых ногах утопал на кухню.
К началу первой читки Никита, разумеется, опоздал. В точности он не брался определить, ненавидел ли его муниципальный транспорт как автолюбителя всегда или невзлюбил именно за последние месяцы. Это в равной степени относилось к метро, автобусам, троллейбусам и трамваям. А такси для Брусникина в сложившихся финансовых обстоятельствах было непозволительной роскошью.
Общественный транспорт мстил ему разными способами. Иногда магнитная карта размагничивалась, и Никита подолгу доказывал у окошка выдачи проездных, что у него осталось еще на четыре поездки. Иногда, если Брусникин пытался пробраться к театру наземным способом, вставали троллейбусы, как будто у них началась забастовка. В конечном итоге все объяснялось заурядной аварией в проводной системе энергоснабжения. Иногда подземный эшелон, битком набитый задыхающимися пассажирами, застревал в тоннеле на целых полчаса. Никите даже неловко было думать, что из-за него страдает масса безвинного народа, но именно так он и думал.
Как-то ему посчастливилось ехать в полупустом вагоне. Кожаную сумку не малой стоимости он поставил неподалеку от себя на сиденье. Внутри лежали томик Лермонтова со множеством пронумерованных закладок плюс два сценария Охламонова, который, после истории с вырезанным эпизодом, назло всем продолжал поддерживать с Никитой теплые творческие отношения.
Читая газету «Советский спорт» с результатами матчей очередного футбольного тура, Брусникин расслабился. А расслабляться Никите никак было нельзя. Ибо частенько ему на ум приходили теперь слова Дрозденко или, может быть, не Дрозденко, но странного попутчика, исчезнувшего прямо на глазах с заднего сиденья «Фольксвагена»: «Прощай и будь теперь начеку».
Благообразный седой гражданин в очках, сидевший напротив, вел себя до поры смирно, как и остальное немногочисленное население вагона. Тем неожиданнее был для Никиты его поступок. С воплем: «Я вас всех спасу!» — мужчина вдруг вскочил и выкинул кожаную сумку Брусникина в открытую раздвижную форточку.
Недоразумение, конечно, быстро разрешилось, и вполне интеллигентный пенсионер долго извинялся перед Никитой. Оказывается, он принял его сумку за нарочно оставленный чеченскими террористами взрывной механизм. Что оставалось Никите, как не войти в его положение? Враг уже не однажды использовал этот подлый прием, так что все москвичи обязаны быть начеку. Никита — не был, а пенсионер, спасибо ему и земной поклон от Охламонова, — был.
Добравшись после внезапного разрыва с Алевтиной в театр, Брусникин пригнулся, будто его голова мешала сидящим в зале смотреть увлекательное представление, и тихо дошел до второго ряда, где разместился весь задействованный в будущей пьесе состав. Сел он рядом с ветераном сцены Петром Евгеньевичем Метеоровым.
— Вы кто? — Высокий голос режиссера-постановщика настиг его среди гробовой тишины. Герман Романович в гордом одиночестве бродил по сцене.
— Брусникин. — Встав, Никита раскланялся с окружающими.
— Сядьте! — распорядился Васюк. — Не надо вставать!
Никита сел.
— Впрочем, встаньте! — тут же отменил режиссер свое решение.
Никита встал.
— Сколько в вас? — Герман Романович близоруко прищурился.
— Восемьдесят пять! — по-военному доложил Брусникин, накинув себе пять килограммов лишку.
— Какой у вас рост? — раздраженно уточнил режиссер интересующие его данные.
— Метр восемьдесят пять! — Никита и здесь пять сантиметров нарастил.
Режиссер на планшетке сделал соответствующую запись.
— В баскетбол будем играть? — шепотом поинтересовался Никита у Метеорова.
— Не исключено, — кивнул флегматичный ветеран.
— Перестаньте шептаться у меня за спиной! — вскричал режиссер-постановщик, между тем стоявший лицом к аудитории. — Брусникин!
— Я! — Никита опять вскочил.
Коллектив единомышленников отозвался недружным смехом. Происходящее уже напоминало бенефис. Васюк, впрочем, оставался серьезен. Пробежавшись нервно вдоль рампы, он вернулся на исходную позицию.
— В какие войска призывались? — Режиссер перешел к послужному списку Никиты.
— В кавалерию! — Брусникин отдал честь и щелкнул каблуками.
Миша Кумачев зажал рот ладонью.
— Кого тошнит, могут выйти, — покосившись на него, заметил Васюк и вновь обратил все внимание на Брусникина. — Всадники нам не требуются. Будете играть драгунского капитана.
— Парадокс, — ухмыльнулся Метеоров. — Близкий друг нашего гения.
— Но позвольте, Герман Романович… — запротестовал было Никита.
— Драгунского капитана! — поставил точку Васюк. — Теперь о вас, Петр Евгеньевич. Для доктора Вернера вы, конечно, староваты. Но художественный совет нашего театра видит вас в этой роли. Я — не вижу.
— А так? — Метеоров, покинув кресло, подошел вплотную к сцене.
— Да не огорчайся ты, Никита. — Кумачев обернулся к Брусникину и хлопнул его по коленке. — Еще не утро. Как юнкер тебе говорю.
Спасибо, что Брусникин вообще получил роль в новой постановке, обещавшей стать хитом театрального сезона.
— Пары сотен не найдется? — воспользовался Никита сочувствием коллеги.
С двумя бумажками по сто долларов Миша расстался легко. Его отец был хозяином пяти кегельбанов.
— Не больше? — спросил он при этом.
— Больше не выпью. — Никита убрал деньги в бумажник.
Когда-то он сам одалживал деньги своим товарищам. Но когда это было?
Вечером Никита, накрывшись котом, лежал на диване и перелистывал роман писателя Ремарка «Жизнь взаймы». «Сверхточное название, — вывел для себя Брусникин. — В сущности, оно вмещает в себя гораздо больше, чем простое одалживание денег».
Даже Брусникин стал догадываться, что жизнь, отпущенная ему кем-то в бессрочный кредит, невозможно погасить как свечку. Не ты зажег, не тебе и гасить. А само понятие «долг» в данном контексте разрастается с каждым прожитым днем. Но укладывается в него не только то, что мы должны еще совершить. Сюда входит и то, что мы не должны совершать ни при каких обстоятельствах. И сюда же входит все, что мы уже совершили, но не способны выправить: ошибки прошлого, сделанные как вольно, так и невольно, зло, причиненное кому-либо как намеренно, так и походя, да и мало ли что еще…
«Прости нам долги наши, как мы прощаем должникам своим», — бормотал, стоя на коленях у иконы, потомственный казак Федор Афанасьевич Брусникин. Октябренок Никита над дедом тихо посмеивался: дураку ясно — Бога нет.
Но теперь, с книжкой на диване, он думал иначе. Есть Он или нет, но суть-то молитвы не меняется. Коли не в состоянии мы выплатить свои «долги», то — извините. Просим прощения покорно. Но смеем ли мы уповать на прощение, когда сами не прощаем другим ни нанесенных обид, ни причиненного ущерба, ни обманутых надежд?