Я припомнил Гавриле Степановичу слова, брошенные им в момент нашего знакомства.
Банзай догнал валенок и добавил ему пару горячих.
— Послушай, Сергей. — Егерь провел рукой по глазам. — Я действительно не знаю и малой доли. Паскевич — генерал. Генерал-лейтенант, вернее. Он вообще никого не допускал к операции "Феникс". О ней и в Москве-то не больше трех человек в курсе. А я до инвалидности был рядовым исполнителем. Не рядовым, но — не важно.
— Генерал-лейтенант?! — Я чуть не задохнулся. — А Белявский кто? Маршал Советского Союза?
— Всего лишь академик. — Обрубков прикурил следующую папиросу. — Хотя ему на это срать. Он — одержимый.
— Да сколько ж ему лет-то?!
— Ну, хватит. — Егерь поднял крышку погреба. — Я и так сказал больше, чем право имею.
Через мгновение он скрылся в недрах подземелья. Еще через мгновение внизу застучал двигатель. Я никогда не интересовался у Обрубкова о причине этих странных запусков. Я был уверен, что у него там работает сверхмощный самогонный аппарат с каким-то механическим ускорителем.
— Романтики революции! — крикнул я, встав на колени и дергая кольцо. — Сволочи!
Крышка была заперта изнутри.
— Вот сволочи! — Я прошел в гостиную, с размаху кинулся на диван и разрыдался от обиды и бессилия.
Я плакал, как ребенок, лишенный прогулки. Затем сбегал за подстаканником Сорокина. Подстаканник я метнул с порога, высадил в комнате стекло и опять упал на диван. Так я пролежал вниз лицом до прихода Анастасии, которая ходила навещать свою бабку.
— Дует, Сережа. — Она погладила меня по голове, присев рядом. — Заткнуть бы следовало. Простынешь.
Я обнял ее колени и рассказал ей все. Или почти все. Она, не перебивая, слушала меня. Потом мы сидели молча, пока в кухне не хлопнула крышка погреба. Мы вышли к Обрубкову. Он был пьян.
— Давай, брат. — Наполнив две жестяные кружки самогоном, он пригласил меня широким жестом. — За победу. Путь-дорога самурая. А для тебя, родная, есть почта полевая.
Это он уже Настю поставил в известность.
"Тоже поэт". Я смахнул со стола полную кружку. Самогон зашипел на чугунных дисках в устье печи, куда попали брызги.
— Это правда? — Присев к столу, Настя начала теребить клеенку своими худыми пальцами.
Она была натянута как тетива самострела, изготовленного к бою.
— За Халхин-Гол. — Гаврила Степанович залпом опустошил свою жестянку. — Ли дай тао цзян.
— Пойдем, Сережа. — Отвернувшись от егеря, Настя встала из-за стола и скрылась в гостиной.
Я еще продолжал смотреть на пьяного чекиста, когда она поставила рядом со мной пишущую машинку. Рюкзак мой с вещами также был собран.
На Гаврилу Степановича Настя больше не обращала внимания. Он перестал для нее существовать. Хотя нет. С порога она задала ему последний вопрос, очень тихо, но Обрубков его расслышал.
— А мама где?
— Сначала с доктором. — Обрубков уронил голову на клеенку. — Потом в клинике. Тебя к ней не пустят. Буйная она. Свихнулась мамаша твоя, сука.
Мы с Настей медленно шли по единственной, как рука егеря, улице Пустырей.
— Завтра в Москву, — сказала Настя, когда мы миновали "замок" Реброва-Белявского. — Филя отвезет на станцию. За бабушкой попрошу его присмотреть. Он не откажет. Заберем, когда устроимся.
На следующий день рано утром нас разбудил настойчивый громкий стук. В Пустырях так не стучали. В Пустырях вообще без стука входили, если не заперто. Если же было заперто, чаще лягали наружную дверь ногой или дурными голосами орали под окнами что-нибудь вроде: "Дусь, вынеси красного три!", или: "Семеныч, одолжай треху до завтра!", или же: "Чехов, падла! Опять Гусеница уздечку порвала! Дай велосипедную цепь, что ли?!" Короче, разное орали. Здесь же имел место стук официальный и без шумового сопровождения. Пока я натягивал джинсы, Настя уже открыла. Зазвучали приглушенные голоса.
— Гражданин Гущин? — Двое незнакомцев средних лет в одинаковых пальто с поднятыми воротниками зашли в комнату. Род их деятельности не вызывал ни малейших сомнений. "Вчера надо было ехать!" — прочитал я по Настиным глазам.
— Стая! — крикнула из кресла Ольга Петровна. — Слетелись вороны падали искать!
Незнакомцы переглянулись. Один предъявил мне свое удостоверение.
— Мы вас в машине подождем.
Да, уезжать надо было сразу, как только Настя приняла решение. Пока я обувался, она тихо стояла рядом. В подобных ситуациях настоящим мужчинам полагается успокаивать своих женщин. Ключ от московской квартиры я бросил на скатерть.
— Скажешь, что невеста. — Карандаш прыгал и моих пальцах, но с адресом я все же справился. — Водки сразу Ирине купи. Она там главная. И обиду не даст.
"Николаевна, с меня причитается. Серега", — добавил я на блокнотном листе персонально для Бутырки.
— Я еще расчет не взяла, — глухо сказала Настя.
— Не бери. — Я сообразил, что Паскевичу головы не сносить. — Он сам трудовую вышлет. Ему резона нет с академиком ссориться. Просто поезжай.
Я далеко не был уверен, что ветеринар Белявский вообще помнит о существовании внучки, но иных доводов в тот момент не нашел.
Мы обнялись, и я обернулся к старухе.
— Прощайте, Ольга Петровна.
— Прощай, мальчик. — Ее подбородок слегка лишь кивнул.
В кабине "уазика", помимо водителя, сзади, нахохлившись, точно боевой петух, маячил Пугашкин. Его я заметил издали. Пугашкину пришлось потесниться, чтобы я сел.
К моему вящему изумлению, машина покатила в нижние Пустыри. Из тщеславия я не задавал вопросов. Не пристало узнику совести унижать себя излишней суетой. Я уже мнил себя в одном оглавлении с Буковским и Солженицыным, удрученный только тем, что литературный багаж мой оставляет желать лучшего. "Впрочем, это субъективно", — рассудил я, наблюдая, как братья Ребровы гоняют по двору жену Тимофея Наталью.
Был тот редкий раз, когда Наталья проигрывала сражение. По всей видимости, коварные танкисты застигли ее врасплох. Босая, в одной комбинации, она металась между баней и хлевом, ускользая от колющих и рубящих ударов. Крышкой от бадьи она оборонялась весьма успешно. Тяжело вооруженные жердями братья, ломая ожесточенное сопротивление врага, старались взять его в клещи. Пугашкин демонстративно отвернулся: мол, не по чину ему, районному важняку, реагировать на бытовуху. Приезжим вообще все было до потолка, кроме их непосредственного задания. Непосредственное же задание, в то время как я готовился к ночным допросам в застенках, им еще только предстояло.
"Уазик", осторожно перевалив через ветхий мост, подкатил к дому Гаврилы Степановича.
— Гущин, — обернулся ко мне сидевший впереди оперативник, — вы знакомы с планировкой помещения?