"Как она просекла? — только дался я диву. — Вот ведь невозможная старуха!"
— Лучше подставьте руки.
Я покорно вытянул руки. Надев на них пряжу, Ольга Петровна взялась сматывать ее в клубок. Рассказ ее между тем продолжился:
— Тут нечему удивляться. Многие будущие вожди наши лично знали друг друга уже тогда. Это бунт их расставил: кому Крым оборонять от красной холеры, кому — Сибирь-матушку. Когда захлестнуло всю империю, Миша вдруг собрался и уехал. Не простившись, уехал. Оставил записку: "Еду к Роману. Доеду ль — Бог весть. Не желаю больше видеть, как эти канальи с лошадьми обращаются". За коней у него сердце, видите ли, кровью исходило. Не за государя нашего, не за отчизну. Разве так можно?
Ольга Петровна замолчала, поджав губы. Я тоже предпочел держать рот взаперти. Я дожидался, когда она сама соизволит продолжить, опасаясь вызвать ее гнев нарушением церемонии. Кто знал ее правила хорошего тона?
— Вы дурно воспитаны, Сергей, — объявила она примерно через минуту. — Я задала вам вопрос.
— Так нельзя! — выпалил я.
— Какие мы нежные, — язвительно заметила Ольга Петровна. — Уже и обиделись.
— Мой ответ, — поспешил я ее успокоить. — Вы спросили: "Разве так можно?" Я ответил.
— Ах, это, — она было смутилась, но мигом нашлась. — Не вам судить. Кони тоже заслуживали. Вы ведь не знаете, как эти скоты с лошадьми обращались. Примерно неделю спустя после его внезапного отъезда прибыла с обыском красная охранка из волости. Эти субчики перевернули весь дом и утащили все Мишины бумаги. Диссертацию тоже. Но Миша вернулся только в двадцать четвертом. И не один. Его сопровождали молодые люди в кожаных картузах, братья Обрубковы. Миша стал совсем чужой. Он желал непременно совершить революцию в медицине. Мало ему было революций. Сына я родила полгода спустя, как он в сибирский вояж пустился. К Мишиному возвращению Андрею уж пятый год шел, но мы нашего супруга впредь не интересовали. С мандатом от какого-то важного якобинца и двумя маузерами братьев Обрубковых он вернул пол-усадьбы, загнав комбед своего конюха Сорокина в левое крыло. Какие там революционные опыты ставил мой муженек, в Пустырях было неведомо. Братья Обрубковы иной раз пригоняли со станции подводу с опечатанными коробками и ящиками. Нас с Андреем оставили в покое, слава Богу. Даже освободили от вступления в сатанинский колхоз. Мы жили огородом и коровой. Гаврила Обрубков, младший из братьев, снабжал нас зерном и деньгами. "Это — от советской власти, — пояснил он мне, когда я по первости отказалась. — Ваш муж особо ценный работник науки. Сам товарищ Сталин его санкционировал". Ну что ж, голод — не тетка, глаголет мужицкая пословица. Андрей, подрастая, отдалялся от меня. Сначала — пионер. Потом — комсомолец. В академию сельскохозяйственную поехал учиться. А там и взяли его как чуждого элемента. Взяли бы и раньше, и меня бы взяли — аресты начались уже в конце двадцатых, — но, видно, имя профессора Белявского охраняло нас до поры. В тридцать восьмом все изменилось. Арестовали даже Федора, старшего из Обрубковых. Со своими они разделывались еще беспощаднее. Андрюша-то вернулся из лагерей по реабилитации, а Федора расстреляли. Репрессии захлестнули весь их мир свободы и равенства. Но эксперименты Михаила тогда же дали результат. Во-первых, в Пустырях объявился известный вам Паскевич. При Ежове он был важной шишкой и догадался, бестия, когда себе выхлопотать командировку по научной статье. Якобы Михаил, знакомый с ним еще с гражданской смуты, рекомендовал его как руководителя научного проекта. Во-вторых, в окрестностях села объявился этот черный дьявол. Он убивал людей, как тварь, наделенная разумом. Я и сообразила, что Миша покопался в его мозгах. Так этот вепрь, Серж, извольте, потом держал в страхе весь колхоз. Он бы и Андрея моего растерзал, если бы не ваше участие. Сейчас Андрей в отъезде, но вы непременно подружитесь с ним, когда он вернется. Я уверена. Между вами есть сходство. Да и Настю он любит самозабвенно. Ведь Анастасия у него поздний ребенок. Ему было сорок два, когда Анастасия-то родилась.
Мне стало неловко ее слушать. Я понял, что в смерть своего сына Ольга Петровна не верит до сих пор. Но я не представлял, как уйти от опасной темы. Ольга Петровна, души не чаявшая в Андрее, казалось, готова была говорить о нем бесконечно. Ее суровые черты словно канули. На лице ее появилось то нежное выражение, какое свойственно матерям, не имеющим иной в жизни радости помимо детей.
— Вы не читали "Созидателя"? — почти оборвал я излияния Ольги Петровны.
— "Созидателя"? — она сбилась и нахмурилась. — Может быть… Это не Мережковского сочинение?
— Нет, не Мережковского.
— Пожалуй, запамятовала, — она печально улыбнулась. — Неловко напоминать вам об этом, но я давно уже не читаю.
— И Настя о нем ничего вам не сказывала? Старуха покачала головой.
Полагаю, что генерал Паскевич свой труд, подписанный псевдонимом Димитрий Вацлавич Белявский, сунул в семейных архив задолго до рождения Насти, а уж она сама, став библиотекарем, потрудилась найти "монографию" этого Лжедмитрия. Сказка о вепре как-то примиряла Анастасию с гибелью отца, делая ее не такой бессмысленной. Если Андрея Михайловича погубил на охоте не просто лабораторный секач, а фамильное проклятие, то здесь — рок, и ничего не попишешь.
Тарахтение мотоцикла на улице возвестило о прибытии моей невесты из района.
Гаврила Степанович не ехал, и мне пришлось вернуться к обязанностям. Через два-три дня после ареста серийных убийц Ребровых сельская жизнь вошла в свою разбитую колею: ограниченный контингент лубянских эмиссаров копошился на приусадебном участке, Дуся торговала портвейном, бабы хлопотали по хозяйству, уцелевшее мужское население бурно критиковало у магазина все что ни есть, и так далее. Оборотистый Чехов окучивал тюльпаны в низкорослых парниках, издали похожих на палаточный лагерь суворовцев. Не за горами была выездная торговая сессия по случаю Восьмого марта, происходившая на каком-то столичном рынке и, по сути, обеспечивающая Чехову беззаботное существование до новогодних торжеств. Я поил молоком Банзая и кормил Хасана похлебкой, сваренной из коровьего вымени. Корм для моих питомцев доставлял мне Филя из Березовой. Прочее время я проводил с Настей и Ольгой Петровной, обсуждая планы будущего.
Вежливый молодой человек, назвавшийся Вадимом, принес из усадьбы трудовую книжку Анастасии Андреевны. Там была проставлена дата увольнения по сокращению штатов, узаконенная чьей-то подписью и печатью.
— Многих сократили? — поинтересовался я иронически.
— Закурить есть? — ответил Вадим вопросом на вопрос.
Нарочито предупредительно я вытряхнул из пачки сигарету.
— Кури. — Вадим развернулся и, насвистывая мотив песенки "Про зайцев", оставил меня в совершенном восхищении.
Я наконец решился совершить путешествие к вышкам. Уже в первых числах марта потеплело, и удовольствие шлепать на лыжах по тающему снегу через лес представлялось мне сомнительным. Но сажать кабанов на строгую диету я тоже был не вправе. Оно, конечно, Великий пост еще не закончился, но скоромное даже Ольга Петровна себе позволяла. А кабаны и вовсе были неверующими.