– Конечно, лучше поскорее покончить со всем этим, но в разумных пределах.
– Отлично. Я повидаюсь с нашим юристом и его преосвященством. Попробуем найти лучшего церковного адвоката, и я сам составлю вместе с тобой прошение в Ватикан... Вот я и приехал! Спасибо, что подвез.
– Подождать тебя?
– Не стоит. Я могу задержаться. Храни тебя Бог, Альдо!
Выходя из лодки, священник перекрестил друга.
Несколько дней спустя Морозини уже держал в руках образец письма, полностью отвечавшего всем его чаяниям: его желания были изложены там самым подробным образом. Князь, не откладывая дела в долгий ящик, тщательно переписал прошение, надписал в соответствии с протоколом адрес: «Его преосвященству кардиналу Лафонтену» – уроженец Витербо, бывший в то время патриархом Венеции, носил тем не менее чисто французскую фамилию.
Назавтра Альдо отправил Дзаккарию к Анельке с просьбой встретиться с ним в библиотеке перед ужином. Ему показалось более приличным предупредить молодую женщину о том, что он собирается предпринять, а не ставить ее перед свершившимся фактом. Ведь ей предстояло тоже обзавестись адвокатом, а кроме того, Морозини все еще питал слабую надежду прийти хоть к какому-то согласию, которое позволило бы легче пережить неприятный эпизод.
Вечернее платье Анельки – из черного расшитого черными же блестками крепа – лишь чуть смягчало показной траур. Безжалостный Морозини подумал, что его женушка отлично знает, как выгодно траурный цвет подчеркивает золото ее волос.
– Что за торжественное приглашение! – вздохнула она, усаживаясь на кушетку и дерзко закидывая одна на другую свои изящные, обтянутые черным шелком ножки. – Могу я закурить или обстоятельства слишком серьезны?
– Не стесняйте себя. Впрочем, и я последую вашему примеру, – сказал Альдо, вынимая портсигар и предлагая ей сигарету.
Вскоре две тонкие струйки голубого дыма поднимались к роскошному кессонскому потолку.
– Итак? – спросила Анелька с тонкой улыбкой. – Что вы хотели мне сказать? У вас такой вид, будто вы приняли важное решение...
– Я в восторге от вашей проницательности. Я действительно принял решение, которое, по всей видимости, вас не удивит. Я хочу обратиться к его святейшеству папе с просьбой расторгнуть наш брак.
Последовавший мгновенно ответ был более чем резок:
– А я отказываюсь!
Альдо пересел поближе к бювару, где хранились многочисленные почетные свидетельства о его титулах, словно надеясь почерпнуть оттуда новые силы для начатой им битвы.
– Не имеет значения, соглашаетесь вы или отказываетесь. Хотя, конечно, было бы проще, если бы мы могли договориться.
– Никогда!
– Понятно. Но повторяю еще раз: я предупредил вас только из вежливости и чтобы дать вам возможность обеспечить себе защиту. Мы будем сражаться.
– Вряд ли вы ожидали от меня иного ответа! Я слишком много сил положила на то, чтобы выйти за вас замуж!
– Меня уже давно интересует почему?
– Очень просто: потому что я люблю вас! – бросила она сухо и нервно. Резко контрастируя с тоном сказанного, слова прозвучали странно.
– Хорошо сказано! – не удержался от иронии Морозини. – Какой мужчина устоял бы перед таким страстным объяснением!
– От вас зависит, чтобы я говорила иначе.
– Не стоит труда, и вы знаете это!
– Как угодно... Могу я узнать, чем вы обосновываете свою просьбу?
– Вы с отцом снабдили меня множеством аргументов: союз, заключенный по принуждению и... и не имевший продолжения. Уже одна эта причина само собой подразумевает признание брака недействительным.
Анелька прикрыла глаза, так что оставались видны лишь блестящие золотистые щелочки, и одарила мужа замечательно двусмысленной улыбкой:
– Ну, хорошо. И что же, вы совсем не боитесь?
– Не изволите ли сказать, чего мне бояться?
– Прежде всего вызвать недовольство тех, кто помог привести вас к алтарю. Эти люди не любят, когда им указывают на их ошибки.
– Если память мне не изменяет, арест вашего отца сильно охладил их рвение.
– Рвение может возродиться снова. Достаточно назначить цену... а я богата! Вам следовало принять это во внимание. Что же до второго выдвинутого вами аргумента, – не боитесь ли вы показаться смешным?
– Почему? Потому что не хочу делить с вами постель? – резко бросил он. – Вы очаровательны, но это ничего не значит. Если желать каждую красивую женщину, которая находится в пределах досягаемости, жизнь станет невыносимой!
– Я не «каждая женщина»! Разве вы не говорили мне когда-то, что я обладаю редкостной красотой, что грех держать ее под спудом, что я могла бы стать королевой Венеции и что красивее меня, наверное, нет женщины в мире?
Альдо поднялся, раздавил сигарету в пепельнице и, сунув руки в карманы, прошел по комнате к окну.
– Как глуп бывает мужчина, когда думает, что влюблен! Несет всякий бред! У меня возникло ощущение, что вы вполне уверены в себе. Я искренне восхищаюсь!
– И правильно делаете. Мне достаточно один раз взглянуть на мужчину, чтобы он сразу же влюбился в меня. Вы же сами не были исключением!
– Да, но это давно прошло. Признаю также, что вы легко вскружили голову Анджело Пизани... о чем он не перестает сожалеть. Странно все-таки: в вас влюбляются, а потом локти себе кусают. Почему бы это?
– Смейтесь, смейтесь! Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Вам недолго осталось смеяться, потому что у меня есть средство опровергнуть ваш аргумент о так называемом фиктивном браке.
– Так называемом? Я что – лунатик?
– Никоим образом. Но случаются и чудеса.
Слово это прозвучало так неожиданно, что Морозини расхохотался:
– Вы и святой Дух! Вы принимаете себя за Богоматерь? Это уж слишком!
– Не богохульствуйте! – воскликнула Анелька, быстро перекрестившись. – Необязательно делить постель с мужем, чтобы явить миру образ счастливой, вполне удовлетворенной... будущей матери. В таком случае довольно трудно говорить о фиктивном браке, не правда ли?
Брови Альдо сдвинулись и превратились в темную полосу, нависшую над позеленевшими глазами.
– Ваша речь кажется мне несколько туманной. Не соблаговолите ли выразиться яснее? Что вы имеете в виду? Вы беременны?
– Как быстро вы схватываете! – насмешливо отозвалась она. – Да, и надеюсь подарить вам через несколько месяцев наследника, о котором вы так мечтали...
Пощечина последовала так быстро, что Морозини и сам не сразу понял, что сделал: так естественно выплеснулся наружу долго сдерживаемый гнев. Только когда Анелька пошатнулась и схватилась за щеку, он осознал, что ударил сильно. Щека молодой женщины стала пунцовой, в уголке губ показалась капелька крови. Но князь не испытывал ни угрызений совести, ни жалости.