Выпив еще немного, Освальд подошел к бассейну; я двинулась за ним.
— Будешь купаться? — осведомилась я.
— Нет, а вот насчет того, чтобы утопиться, подумаю. — Он передал мне бутылку, и я медленно сделала большой глоток. — Побудь со мной немного.
Он боком уселся на огромный шезлонг.
При необходимости сидеть на легкой пляжной мебели любой даме приходится сталкиваться с серьезными трудностями. Особенно когда эта самая дама начинает испытывать на себе действие крепких напитков. Делая очередной глоток, я пыталась решить эту проблему. Возможно, стараясь держать спину прямо, нужно просто надеяться на то, что ноги будут служить надежной опорой.
— Юная леди, — проговорил Освальд, снова передавая мне бутылку, — очень скоро я женюсь.
— Я знаю, Освальд. Поздравляю тебя.
Мы выпили за его будущее бракосочетание, а потом он заявил:
— Уинифред не любит меня.
Эта фраза повисла между нами, как паук в своей паутине.
— Я думала, у вас классный секс.
Звук, который вырвался у него из уст, не походил на смех.
— Я об этом ничего не знаю.
Я постаралась припомнить, что говорила мне Уинни.
— По словам Уинни — я их хорошо запомнила, — вы идеально подходите друг другу в самом важном отношении.
Освальд улыбнулся своей обезоруживающей кривоватой улыбкой.
— Ты неправильно поняла. Самое важное для нее — уровень плодовитости. Мы с ней очень подходим друг другу в том смысле, что с помощью современной медицины мы когда-нибудь сможем иметь детей.
— О, — сказала я, переваривая эту новость. — Значит, классного секса не было?
— Вообще никакого секса не было. Она вся съеживается, когда я прикасаюсь к ней, и все время придумывает отговорки.
Мне стало очень жаль обоих — и Освальда, и Уинни. Я прислонилась к нему, чтобы как следует обдумать это, а еще из-за того, что природа шезлонга предусматривает расслабленную позу, и наконец потому, что мы с Освальдом последний раз предавались espiritu de los cocteles в компании друг друга. Я подумала, что любая девушка, опершись на сильное тело Освальда, получит стопроцентную гарантию сохранения ее вертикального положения.
Казалось, Освальд ждал моей реакции, и я проговорила:
— Это ужасно, ужасно грустно, Освальд.
— Да. — Он промочил горло очередной порцией рома и поднес бутылку к моим губам, чтобы я тоже смогла сделать глоток. — Почему Иэн?
— Чего ты прицепился к нему? Ты ведь несвободен.
— Да, несвободен, — подтвердил он. — Но мне хотелось бы быть свободным. Как тебе было с ним в постели?
Этот вопрос показался мне наглым, даже оскорбительным. Я так и сказала бы ему, если бы слово «оскорбительный» не было так сложно произнести в моем тогдашнем состоянии.
— Чисто физически — здорово, а вот что касается чувств — он сбил меня с толку. Понимаешь, что я имею в виду?
— Нет, не очень. Я боялся, что ты влюбилась в него.
— Похоже, сегодня мы обсуждаем проблему отсутствия любви, — заметила я, и мне вдруг пришло в голову, что сегодня я отличаюсь излишней мудростью.
Мы выпили еще немного, а потом Освальд сказал:
— Если бы в тот раз в отеле мы… ну понимаешь… как, ты думаешь, это было бы?
Возможно, из-за того, что мы пили почти на брудершафт, я призналась:
— Освальд, даже просто целоваться с тобой было чертовски классно. Раньше я ничего подобного не испытывала. И поэтому я ненавижу тебя.
— То же могу сказать и про себя, только ненависти к тебе я не испытываю, — проговорил он. — А ты почему ненавидишь меня?
— Потому что ничего для тебя не значу. Ты помолвлен с прекрасной, преданной своему делу женщиной, которая служит твоим идеалом и в физическом, и в духовном смысле. — Я вдруг вспомнила о Сэме. — А ты знаешь, что мы с Сэмом хотим углубить наши отношения? Они похожи на ваши. Мы одинаково смотрим на многие ценности и уважаем друг друга. Мне нужно научиться играть в шахматы.
— Ты кое-что значишь для меня, — возразил Освальд, отставив бутылку и повернувшись ко мне. — И, черт возьми, я уважаю каждый миллиметр твоего тела.
Я почувствовала его горячее дыхание, и вдруг — понятия не имею, как так получается, это одна из тех самых непостижимых загадок Вселенной — лица наши сблизились, и Освальд заключил меня в объятия.
— Милагро, — начал он низким охрипшим голосом, — я хотел все отменить, но Уинни не согласилась. Она сказала, что мы обязательно должны пожениться. И я… я никогда больше не буду с женщиной, которая хочет меня, которой нравятся мои ласки… — Говоря это, он погладил пальцами мои обнаженные руки, отчего по телу пробежала приятная дрожь. — Все, о чем я прошу, — одна ночь с тобой… чтобы у меня остались хоть какие-то воспоминания.
Его губы коснулись моих, и я, как и в прошлый раз, опьянела от этого поцелуя. Позабыв об осторожности и соблюдении морали, я думала только об одном — о том, как я хочу ласкать Освальда и как мне необходимы его ласки. Он стянул с меня одежду и отдал должное моему отличному нижнему белью. Просто поставил меня перед собой и, поглаживая меня, повторял: «Красавица, красавица».
Он расстегнул лифчик и снял с меня трусики. Меня вдруг пронзила мысль о том, что я стою обнаженная перед человеком, привыкшим видеть искусственные груди, не подчиняющиеся силе тяготения, животы после липосакции и улучшенные при помощи хирургического вмешательства попки и бедра. Я тут же прикрыла груди руками.
— Нет, нет, — бормотал Освальд, отводя мои руки. — Они великолепные, настоящие. — И накрыл груди своими ладонями.
Поскольку шезлонг был не очень устойчивым, мы положили матрац прямо на цемент. Мы наперебой пытались снять его одежду, то и дело запутывая в ней пальцы. И когда нам это наконец удалось, я решила, что Освальд не вроде как потрясающий, а совершенно потрясающий мужчина.
Потом мы оказались на матраце, и — о-го-го! — он был мужчиной, отправлявшимся на войну, а я — благодарной девушкой, кричащей ему вслед последнее «ура!». Мы переворачивались, ритмично двигая телами, меняя позы и исследуя друг друга, так что я потеряла всякое ощущение времени. Я уже не была Милагро, я стала частью какого-то другого организма — его или нашего общего, и мне казалось, что так и должно было быть всегда.
— Освальд, — сказала я. — Ты снился мне, когда я болела.
Его кривоватая улыбка восхищала меня.
— Это был не сон, — возразил он. — Просто я не мог придумать другого способа спасти тебя, пришлось встряхнуть твою иммунную систему.
Мы целовались так неистово, что наши тубам было больно.
— Мне бы хотелось, чтобы так было всегда, — пробормотал он в мое ухо.
— Не могу поверить! — заорала какая-то женщина.