Себастьян подошел ко мне. Он был очень напряжен, и мне показалось, что сейчас он меня ударит.
Я ожидала удара, который должен был обрушиться на меня. Наступлю ему на ботинок и заставлю упасть на колени. А когда тресну его по носу своими закованными в железки руками, в комнату вбежит охрана и, схватив меня, раскроит мне череп.
— А я думал, ты уже умерла, — нежно проговорил он, и его слова оказались больнее удара.
Этим голосом он читал мне сонеты, давал пояснения по поводу экспонатов музея и рекомендовал книги; этот голос заставлял меня чувствовать себя любимой.
— Ты сохранила все. Несмотря на то, как я от тебя ушел, ты сохранила все.
— Себастьян, может, ты расскажешь мне, что, в сущности, происходит?
Он повалился на диван. Его красивое лицо приобрело печальное выражение.
— Извини, что я был так груб с тобой на вечеринке у Кэтлин и тогда, в машине. Там со мною был Питерс. Мне полагается вести себя именно так, особенно в присутствии низших чинов.
— Тяжело, когда другие ждут от тебя чего-то определенного. Правда, не могу сказать, что я в этом разбираюсь. От меня никто ничего не ждет.
— Знаю, — согласился он. — В университете все понимали, как себя вести, а ты жила в своем собственном мире. Ты сама придумывала правила и сама подчинялась им.
— Я была невежественна, — смутившись, ответила я.
— Ты была великолепна. И все время смешила меня. Теперь никто меня не смешит.
Цвет его глаз напомнил мне о небе, простиравшемся над этим зданием.
— Себастьян, почему ты променял меня на «Чашу крови»? Тебе была безразлична моя любовь? И твои собственные чувства?
Я позабыла, что надо быть обольстительницей, и с трудом сдерживала слезы.
Он вскочил с места, пригладил свои золотистые волосы.
— Значит, вампиры рассказали тебе о «Чаше крови», верно? А о том, что моя жизнь теперь мне не принадлежит, они тебе не рассказали? — с горечью спросил он. — «Чаша» решает, что я должен делать, и я делаю это. Они велели мне вступить в КАКА, выбрать подходящую жену, занять руководящий пост… Они даже запретили мне писать, но я восстал против этого запрета, и они поддались.
— Почему ты не можешь уйти от них? Почему не можешь жить своей жизнью, самостоятельно принимать решения?
— Милагро, «Чашу» нельзя покинуть добровольно. Наказание может быть очень суровым. С другой стороны, за послушание они щедро вознаграждают.
— Принимай наказание, отвергай награды, — промолвила я. — Пусть мы оба совершали ужасные ошибки, но мы еще молоды. Как ты думаешь, может, пришла пора искупления?
Я снова говорила с золотоволосым мальчиком, будто и не было всех этих лет.
— Милагро, — произнес Себастьян, — моя любимая девочка.
Он обнял меня. Так мы и стояли.
— Ты разбил мне сердце, Себастьян.
Он смахнул слезу с моей щеки.
— Разве ты не понимаешь, что мы никогда не смогли бы быть вместе?
— Нет, — честно ответила я. — Почему не смогли бы?
— Я сын своего отца. Я был рожден для величия, — заявил он, гордясь своим именем, своим положением, своим богатством, которые ему не пришлось зарабатывать самостоятельно. — А ты родилась… — Себастьян погладил меня по руке. — Это загар?
— Да, я уже могу загорать. Я преодолела инфекцию.
«Я дочь своей матери Регины. Я рождена, чтобы выживать», — подумала я.
— А как остальные? С ними все в порядке?
— Мы же не звери, Милагро. Да, они в порядке.
Я вскинула руки.
— Тогда, пожалуйста, сними с меня это.
Мы взглянули друг на друга, и я попыталась сделать так, чтобы в моем взгляде читались все пошлые мысли, которые возникали в моей голове с момента полового созревания, а их было немало. Когда Себастьян полез в карман, чтобы вытащить оттуда маленький ключик, я вдруг почувствовала прилив сил. Милагро Де Лос Сантос, femme fatale!
Себастьян вставил ключ в замок наручников.
— Ты уверена, что в тебе больше нет заразы?
— Думаешь, в противном случае я дожила бы до этого момента? Думаешь, моя кожа выглядела бы так?
Я пожала своими коричневыми плечами, и одна бретелька платья соскользнула.
Себастьян повернул ключик и снял наручники. Потерев запястья, я все же не поддалась бешеному желанию закричать как резаная и начать душить этого мужика. Я позволила ему положить руки на мои бедра. И, запрокинув голову, испустила тихий стон.
Себастьян прижал лицо к моей груди и простонал:
— Ты даже не представляешь, сколько раз я грезил о той ночи, которую мы провели вместе.
Я погладила его по густым волосам и ответила:
— Я тоже, малыш.
Тем самым обесценив одно из самых дорогих моему сердцу воспоминаний.
Когда Себастьян снова посмотрел на меня, его щеки горели, а зрачки расширились, как у наркомана.
— Я вернусь, и у нас будет кое-что особенное.
— Я в этом уверена, — ответила я.
Неужели я всегда буду бояться «особенных» даров от мужчин? Осознание того, что Себастьян по собственной воле бросил меня ради какого-то клуба, было даже ужаснее мысли о том, что он никогда не любил меня. Безнравственность Иэна не шла ни в какое сравнение с полной аморальностью Себастьяна.
— Мерседес, поторопись, пожалуйста! — прошептала я, когда щелкнул замок двери.
Подсев к столу, я постаралась собраться с мыслями. Сейчас необходимо, чтобы Себастьян подольше находился в этом противоречивом состоянии — он должен хотеть меня, но не иметь возможности удовлетворить свое желание. Иэн оказался прав — все мы делимся на хищников и добычу. Я знала: если придется выбирать между этими двумя категориями, то мое решение очевидно.
Я тщательно осмотрела кабинет. Ящики стола оказались пустыми, а таинственная дверь вела в санузел. Вряд ли можно напасть на кого-нибудь с рулоном туалетной бумаги в руках. Я попыталась сковырнуть со стены вешалку для полотенец, но она была сделана на совесть и держалась прочно. В конце концов я впала в гнетущее состояние тоски и ужаса.
Вдруг я услышала, как открылась и закрылась внешняя дверь, а затем дверь кабинета распахнулась. В помещение вошел мини-Питерс. Он нес на подносе обед; с его руки свисала матерчатая сумка. Мини-Питерс бухнул поднос на стол.
— Босс велел принести тебе салат «Кобб», — рявкнул он.
На подносе были блюдо с аппетитным салатом, бутылка минеральной воды, вазочка с печеньем, тканевая салфетка и вилка.
— Очень мило. А что, ребят кормят так же хорошо?
— Ты имеешь в виду этих исчадий ада? Им дают только овсянку.