— Вы сажали меня в тюрьму четыре раза! — Генерал Мозес ударил пленника ботинком.
От новой боли, прибавившейся к старой, Андрэ даже не смог закричать.
— А это за оскорбления!
Де Сурье почувствовал, как рвутся яички. От боли перехватило дыхание.
— А это за унижения!
Боль перевалила пик, и на этот раз Андрэ смог открыть рот и вздохнуть.
— А это за то, что меня морили голодом!
Сейчас он закричит. «О, как больно, Господи, помоги, дай мне закричать».
— А это за вашу белую справедливость!
«Ну почему я не могу закричать. О Господи, умоляю…»
— А это за ваши тюрьмы и Кибоко!
Удары сыпались один за другим, как капли дождя по жестяной крыше. Андрэ почувствовал, как в животе что-то разорвалось.
— Вот тебе, вот тебе! И еще, и еще!
Лицо генерала заполнило собой все поле зрения де Сурье, а голос и звуки ударов отдавались в ушах.
— И еще, и еще!
Пронзительный визгливый голос звучал в ушах, в животе нарастала теплая волна внутреннего кровотечения. Боль утихала — тело, защищаясь, отвергло ее. Андрэ так и не закричал. Эйфория… Он понял: единственное, что он может сделать достойно, — это умереть без крика.
Де Сурье попробовал встать, но его держали, а ноги не слушались — они были по другую сторону большого, теплого, онемевшего живота. Андрэ поднял голову и посмотрел на того, кто его убивал.
— Это за ту белую мразь, которая тебя родила, и еще, и еще…
Удары ушли за пределы реальности, словно он стоял рядом с человеком, который рубил топором дерево. Андрэ улыбнулся.
И, все еще улыбаясь, упал на пол.
— Готов, — сказал один из конвоиров.
Генерал Мозес вернулся к столу, дрожа, как будто после долгого бега. Дышал он глубоко и быстро. Китель взмок от пота. Генерал опустился в кресло и съежился. Постепенно глаза потухли, словно затянувшись пленкой безразличия.
Двое солдат присели на корточки у тела Андрэ. Они знали, что ждать придется долго.
Из открытого окна доносился пьяный смех, виднелись всполохи пожара.
Брюс, стоя на тропинке, тщательно обшаривал взглядом близлежащие заросли. Наконец он различил дуло пулемета, высунувшееся на несколько дюймов из куста слоновой травы. Он точно знал, куда смотреть, но потратил на поиски целых две минуты.
— Хорошо, Раффи, — подвел он итог. — Лучше не спрятать.
— Согласен, босс.
Брюс повысил голос:
— Слышно меня? — Из кустов донеслись приглушенные голоса, и Керри продолжил: — Дождитесь, пока шуфта доберутся до этого места, и только тогда открывайте огонь. Сейчас поставлю знак. — Он отломал с куста ветку и бросил ее на тропинку. — Видно? — Снова приглушенные ответы. — Пока отдыхайте и до темноты оставайтесь здесь.
Состав спрятали за изгибом путей, в полумиле от засады. Брюс и Раффи пошли к нему.
Машинист ждал их, разговаривая с Уолли Хендри у крайней платформы.
— Ну как? — спросил Брюс.
— Сожалею, mon capitaine, ремонт невозможен. Котел пробит в двух местах, повреждены трубы.
— Понятно, — кивнул Брюс. Он не был ни удивлен, ни расстроен. Все это совпало с его собственной оценкой ущерба.
— Где мадам Картье? — спросил он Уолли.
— Мадам готовит завтрак, мсье, — с издевкой произнес Уолли. — А тебе зачем, пижон? Что, опять приспичило? Телятинки захотелось?
Брюс подавил вспыхнувшее раздражение и прошел мимо. В кабине локомотива Шермэйн и четыре солдата выгребли угли из топки на стальной пол и теперь резали картошку и лук в пятигаллоновые горшки.
Солдаты смеялись над чем-то сказанным Шермэйн. Ее обычно бледные щеки пылали от жара, а на лбу красовалась полоска сажи. Девушка ловко управлялась с большим ножом. Она подняла голову и увидела Брюса. Тотчас же ее лицо просияло, а губы раскрылись.
— Мы готовим на завтрак венгерский гуляш — тушенка, картошка и лук.
— Назначаю вас вторым поваром без оплаты.
— Вы очень добры, — ответила она и показала ему язык — маленький, розовый и заостренный, как у кошки. Брюс почувствовал давно забытое напряжение в ногах и сухость во рту.
— Шермэйн, локомотив нельзя отремонтировать, — сказал он по-английски.
— А что, вполне сносная кухня, — возразила она.
— Посерьезней, пожалуйста. — От волнения Брюс становился раздражительным. — Мы здесь надолго застрянем, пока что-нибудь не придумаем.
— Но, Брюс, вы же гений. Я вам полностью доверяю. Я уверена, что вы придумаете что-то потрясающее. — Она говорила серьезно, хотя в глазах сверкали шаловливые искорки. — А вы не можете позаимствовать транспорт у генерала Мозеса?
Брюс, задумавшись, прищурил глаза. Черные, причудливо изогнутые брови сошлись на переносице.
— Если завтрак будет несъедобен, разжалую в поваренка, — пригрозил он и, спрыгнув на землю, поспешил вдоль поезда.
— Хендри и сержант-майор, идите сюда, надо кое-что обсудить.
Вслед за ним они залезли по приставной лестнице в вагон. Хендри плюхнулся на койку и положил ноги на раковину.
— Быстро ты управился, — глумливо улыбнулся он, поблескивая рыжей щетиной на подбородке.
— Ты неотесанный и грязноротый сукин сын, Хендри, — холодно сказал Брюс. — Вот приедем назад в Элизабетвиль, сначала отделаю тебя до костей и только потом сдам военным властям по обвинению в убийстве.
— Ой-ой-ой, — рассмеялся Хендри. — Каков болтун, а? Керри — большой болтун.
— Не заставляй меня убивать тебя сейчас, очень прошу. Ты мне еще нужен.
— А что там у тебя с этой французской штучкой? Влюбился или как? Влюбился или хочется потискать пухленькую попку? Насчет сисек не уверен — у нее там и на ладонь-то не наберется.
Брюс ринулся было к нему, но передумал и, отвернувшись, стал смотреть в окно. Потом заговорил напряженным голосом:
— Предлагаю сделку, Хендри. Пока не выберемся отсюда, ты не трогаешь меня, а я не трогаю тебя. Как только доберемся до Мсапы, договор расторгается. Делай и говори что хочешь, но я, если еще не убью тебя, позабочусь о том, чтобы тебя повесили за убийство.
— Я ни с кем не заключаю сделок, Керри. Я подчиняюсь, пока мне это удобно, и уйду без предупреждения, как только меня перестанет что-то устраивать. И вот что я тебе скажу, пижон: ты мне не нужен. Мне вообще никто не нужен. Ни Хейг, ни ты, заносчивый болван. Запомни, Керри: придет время — я с тебя спесь собью. И потом не говори, что я не предупреждал.
Хендри сидел, опершись руками о колени. Лицо подергивалось и кривилось от горячности речи.