– Везет тебе сегодня, – неприязненно произнес Лошадник.
– Да, – согласился Шон.
Двести шестьдесят восемь фунтов.
– Очень странно. Интересно, как это карты оказались у тебя в лапищах, – не унимался Лошадник. – Особенно учитывая, что ты сдавал. Какая, говоришь, у тебя профессия?
Не поднимая головы, Шон начал перекладывать соверены в карман. Он едва заметно ухмылялся. «Прекрасное окончание удачного вечера», – решил он.
Убедившись, что деньги надежно упрятаны, Шон посмотрел на Лошадника и широко улыбнулся.
– Выйдем, приятель, – предложио он.
– С большим удовольствием.
Лошадник отодвинул свой стул и встал.
– Действительно, – сказал Шон.
Лошадник направился к лестнице черного хода, Шон шел за ним, а следом – все посетители бара. Спустившись вниз, Лошадник по звуку оценил местоположение Шона на скрипучих ступеньках, развернулся и ударил, вложив в этот удар всю тяжесть своего тела.
Шон успел убрать лицо, и удар пришелся ему в висок. Шон отлетел в стоявших за его спиной людей. Падая, он увидел, как Лошадник выхватил нож, серебристо сверкнувший в свете, падавшем из окон бара, – кривой нож для разделки туш с восьмидюймовым лезвием.
Толпа расступилась, оставив Шона на ступеньках, Лошадник двинулся вперед, чтобы добить его. Издавая подобие рычания, он поднял нож и нанес удар сверху вниз – удар неловкий, непрофессиональный.
Лишь слегка оглушенный, Шон легко перехватил руку соперника, запястье Лошадника встретило о раскрытую левую ладонь Шона.
Некоторое время человек лежал на Шоне, который, точно в тисках, сжимал его руку с ножом, при этом оценивая силы противника. В конце концов с сожалением пришел к выводу, что тот ему не ровня. Лошадник достаточно велик, но его живот – мягкий и большой, а в запястье не чувствуется сухожилий и мышц.
Лошадник начал сопротивляться, попробовал высвободить руку, пот покрыл его лицо и закапал вниз; от него шел неприятный острый запах, как от прогорклого масла. Лошади так не пахнут.
Шон крепче сжал запястье соперника.
– А-ах! – Лошадник перестал сопротивляться.
Шон, который раньше использовал только силу предплечья, теперь собрал воедино всю мощь руки, чувствуя, как бугрятся мышцы.
– Боже! – Кости запястья хрустнули, Лошадник с воплем выронил нож, упавший на деревянные ступени с глухим стуком.
Не отпуская противника, Шон сел, потом медленно встал.
– Оставь нас, друг. – Он бросил Лошадника на пыльный двор. Шон даже не запыхался и по-прежнему хладнокровно и отчужденно глядел, как тот с трудом поднимается на колени, оберегая сломанное запястье.
Почему-то это движение вывело Шона из себя. Может, выпитое усилило ощущение потери и досады и дало себя знать в безумном взрыве ненависти.
Шону вдруг почудилось, что перед ним источник всех его бед, что этот человек отнял у него Руфь.
– Ублюдок! – зарычал он.
Лошадник почувствовал перемену настроения Шона и отчаянно завертел головой в поисках спасения.
– Грязный ублюдок! – еще громче проревел Шон, охваченный новым крайне сильным желанием: впервые в жизни ему захотелось убить. Он медленно подходил к сопернику, сжимая и разжимая кулаки, лицо его было перекошено, слова, срывавшиеся с уст, утратили смысл.
Во дворе воцарилась мертвая тишина. Зрители стояли в тени, охваченные ужасом. Лошадник замер, только его голова двигалась, но из открытого рта не вылетало ни звука – и Шон приблизился к нему с быстротой кобры.
В последнее мгновение мужчина попытался убежать, но его ноги ослабели и подгибались от страха – и Шон ударил его в торс с таким звуком, с каким топор врубается в ствол дерева.
Когда противник упал, Шон кинулся на него и сел на грудь, нечленораздельно повторяя единственное слово – имя любимой женщины. В своем безумии он чувствовал, как крушит кулаками лицо противника, как кровь брызжет ему в лицо и на руки, слышал крики:
– Он его убьет!
– Держите его!
– Ради бога, помогите – он силен, как бык!
Шона схватили за руки, сдавили сзади горло, кто-то ахнул его бутылкой по голове; на него навалилось множество тел.
Двое сидели у него на спине, еще с десяток цеплялись за руки и за ноги, но Шон встал.
– По ногам бейте!
– Вали его!
Страшным усилием Шон столкнул тех, кто держал его за руки, друг с другом. Руки освободились.
Он отряхнул людей с правой ноги, и повисшие гроздью на левой отступили сами. Протянув руки за спину, он сбросил с себя последних двоих и стоял, тяжело дыша; кровь из раны от удара бутылкой по голове текла по лицу и бороде.
– Тащите ружье!
– Под прилавком дробовик.
Но никто не вышел из кольца, окружившего Шона, а Шон смотрел на них, и его глаза на окровавленном лице дико сверкали.
– Ты его прикончил! – крикнул кто-то.
Эти слова пробились сквозь охватившее Шона безумие, он чуть расслабился и попытался ладонью стереть с лица кровь. Окружающие заметили перемену в нем.
– Успокойся, приятель. Ты отлично позабавился, но убивать ни к чему.
– Полегче. Посмотри, что ты с ним сделал.
Шон взглянул на тело и внезапно испугался.
– О мой бог! – прошептал он, пятясь и безуспешно пытаясь протереть залитые кровью глаза.
– Он вытащил нож. Не волнуйся, друг, есть свидетели.
Настроение толпы изменилось.
– Нет, – сказал Шон.
Его слов не поняли. А он осознал, что впервые в жизни использовал свою силу для бесцельного убийства. Для убийства ради наслаждения, так, как поступает леопард.
Тут лежащий пошевелился и повернул голову, одна его нога согнулась, потом распрямилась.
– Да он жив!
– Врача!
Шон в ужасе подошел к человеку, нагнулся, снял шарф и отер его окровавленные рот и ноздри.
– С ним все будет в порядке, оставь его.
Пришел врач, худой молчаливый человек, жующий табак.
В желтом свете переносной лампы он осматривал, щупал, трогал, а все столпились вокруг и заглядывали ему через плечо.
Наконец врач выпрямился.
– Хорошо. Его можно перенести. Давайте его в мой кабинет.
Потом он покосился на Шона.
– Ваша работа?
Шон кивнул.
– Напомните мне, чтобы я никогда не задевал вас.
– Я не хотел... просто так вышло.
– Правда? – Врач выпустил на пыльную землю желтую струю слюны. – Дайте-ка взглянуть на вашу голову. – Он потянул голову Шона вниз, на уровень своих глаз, и прикоснулся к влажным черным волосам. – Сосуд порван. Но швы не нужны. Только промыть и смазать йодом.