Дирк плакал, и Шон подхватил его и прижал к груди.
– Прости, па, прости. Я так никогда больше не буду, обещаю. Я люблю тебя, я больше всех люблю тебя и больше так не буду, – кричал Дирк, и они вцепились друг в друга.
После этого никто из слуг много дней не улыбался Шону и не разговаривал с ним, только выслушивал и выполнял приказы. Ведь среди слуг не было ни единого, кто не стал бы воровать, лгать, мошенничать, лишь бы исполнить любое желание Дирка, не исключая Мбежане. И всякий (в том числе Шон), кто отказывал Дирку в его просьбах, вызывал ненависть.
Это произошло две недели назад. И вот сейчас, глядя на этот отвратительно кривящийся рот, Шон думал: «Что мне делать?»
Неожиданно Дирк улыбнулся. Такие резкие перемены в его настроении слегка удивляли Шона. Когда Дирк улыбался, это было так прекрасно, что противиться чувствам не было никакой возможности.
– Иду, папа.
Весело, словно по доброй воле, он повернул пони и поехал обратно.
– Хитрый маленький мошенник, – проворчал Шон для Мбежане, но в душе почувствовал себя виноватым. Он воспитывал мальчика в фургоне вместо дома; вельд служил Дирку классной комнатой, его общество составляли взрослые, по отношению к которым он по праву рождения считал себя господином.
Со дня смерти матери, вот уже пять лет, Дирк не ощущал мягкого влияния женщины. Неудивительно, что он рос таким диким.
Шон постарался отогнать воспоминание о матери Дирка. Оно будило чувство вины, искупить которую он не сможет до конца своих дней. Она мертва. И нет смысла вновь терзаться. Шон прогнал угрюмость, грозившую расправиться с пережитым несколько минут назад облегчением, свободным концом узды ударил лошадь по шее и поехал по дороге на юг, к низким холмам на горизонте, за которыми лежала Претория.
«Мальчик необузданный. Но когда доберемся до Ледибурга, все наладится, – успокаивал себя Шон. – В школе выбьют из него дурь, а я дома обучу его хорошим манерам. Да, все будет в порядке».
Этим вечером третьего декабря 1899 года Шон спустил свои фургоны с холмов и встал лагерем на берегу Обезьяньей реки. После ужина он отправил Дирка спать, а сам поднялся на вершину холма и посмотрел на север. Серебристо-серые в лунном свете просторы уходили вдаль, тихие и бескрайние. Его прошлая жизнь. Шон повернулся и взглянул на городские огни, манившие из долины внизу.
Когда наутро Шон приказал Дирку остаться с фургонами, у них опять случилась перебранка, поэтому Шон пересек реку по мосту и въехал в город в дурном настроении. Мбежане бежал рядом с его лошадью. Погрузившись в свои мысли, Шон повернул на Черч-стрит и только тогда заметил вокруг необычное возбуждение. Колонна всадников заставила его остановить лошадь на краю дороги.
Верховые проезжали мимо, и Шон с интересом разглядывал их.
Бюргеры в разнообразной одежде из домотканой материи ехали строем, который при некотором воображении можно было назвать колонной по четыре.
Шона поразило их число. Боже, да их не меньше двух тысяч, от подростков до седобородых, и каждый обвешан патронташами, у каждого возле левого колена из чехла торчит приклад винтовки Маузера.
К седлам привязаны свернутые одеяла, дребезжат котелки и другая посуда. Сомнений не было – это военный отряд.
С обочин женщины и редкие мужчины кричали:
– Geluk hoor ! [1]
– Стреляйте метко!
– Spoedige terugkonts ! [2]
Всадники смеялись и что-то кричали в ответ. Шон посмотрел на миловидную девушку, стоявшую возле его лошади. Девушка махала красным платком, и Шон вдруг заметил, что, хоть она и улыбается, на ресницах ее, как роса на стеблях травы, блестят слезы.
– Куда они? – громко, чтобы перекрыть шум, спросил Шон.
Девушка подняла голову, и это движение высвободило слезу – капля скользнула по щеке, повисла на подбородке и оставила крошечное влажное пятно на блузке.
– Конечно, на поезд.
– На поезд? Какой поезд?
– Смотрите, вот и пушки.
Шон с ужасом увидел с грохотом проезжающие мимо орудия – их было два. Артиллеристы в голубых с золотом мундирах неподвижно сидели на лафетах, лошади с трудом тянули тяжелый груз. Большие колеса окованы сталью, бронза казенников сверкает, создавая контраст с тусклой серостью стволов.
– Боже! – выдохнул Шон. Повернувшись к девушке, он схватил ее за плечо и возбужденно затряс: – Куда они идут? Быстрей говорите, куда?
– Минхеер! – Девушка вырвалась, отбросив его руку.
– Пожалуйста, простите, но мне нужно это знать! – крикнул он ей вслед, но девушка уже исчезла в толпе.
Еще минуту Шон недоумевал, потом его мозг снова заработал.
«Это война. Но где и с кем? Никакое племенное восстание не может требовать таких сил. Пушки – самое современное оружие, какое только можно себе представить. Нет, это война с белым человеком.
С Оранжевой республикой? Невозможно, между нами отличные отношения. Значит, с Англией?»
Эта мысль привела его в ужас. И все же... все же... пять лет назад ходили слухи. Такое бывало и раньше. Он вспомнил 1895 год и рейд Джеймсона. За те четыре года, что он был отрезан от цивилизации, могло произойти что угодно, и теперь он угодил в самую гущу событий.
Шон быстро обдумал свое положение. Он англичанин, родился в Натале, но с английской регистрацией. Выглядит он как бюргер, разговаривает как бюргер, ездит верхом как бюргер, он родился в Африке и никогда не покидал ее, но по закону он такой же англичанин, как если бы родился в лондонском Сити.
Допустим, это война между республикой и Англией; предположим, его схватят буры, что они с ним сделают?
Несомненно, конфискуют все оружие и слоновую кость, возможно, бросят его в тюрьму, а то и расстреляют как шпиона!
– Надо убираться отсюда! – пробормотал он и сказал Мбежане: – Уходим. Быстрей к фургонам.
Но еще раньше чем они добрались до моста, он передумал. Он должен точно узнать, что происходит. Есть человек, к которому он может обратиться, – нужно рискнуть.
– Мбежане, возвращайся в лагерь. Найди нкозиана Дирка и держи его в лагере, даже если придется связать его. Ни с кем не разговаривай и, если тебе дорога жизнь, не позволяй ни с кем разговаривать Дирку. Ты понял?
– Понял, нкози.
И Шон, с виду бюргер среди тысяч бюргеров, медленно пошел сквозь толпы людей и множество фургонов к магазину на окраине города у железнодорожной станции.
С тех пор, как он в последний раз был здесь, вывеску заново расписали киноварью и золотом: «И. Голдберг. Импорт, экспорт, торговля шахтным оборудованием. Торговые операции. Универсальный магазин. Покупаем золото, драгоценные камни, шкуры, кожу, слоновую кость и другие природные продукты».