— Небольшой, — сказал он.
— Небольшой, — согласился Флинн. — Но хотелось бы надеяться, что он не распространится, — шумно прихлебывая из кружки, добавил он.
Пока Себастьян лениво наблюдал за ним, сияние становилось все меньше, а затем — на фоне приближавшегося рассвета — и вовсе едва различимым, как и побледневшие в небе над ним звезды.
— Пора бы двигаться. Еще целый день пути, мы и так в этот раз потеряли много времени.
— Ты торопишься вернуться к домашнему уюту, точно пожарный с работы. — Пытаясь изобразить безразличие, Флинн на самом деле тайно лелеял мысль о возвращении к внучке. Торопливо допивая кофе, он обжег язык.
Себастьян был прав. Возвращаясь с «операции» в Махенге, они действительно потеряли много времени.
Во-первых, им пришлось идти в обход, чтобы не наткнуться на замеченный в деревне Мтопо отряд германских аскари, о котором их предупредил один из местных вождей. В поисках безопасной переправы и деревни, где им бы предоставили каноэ, они вынуждены были в течение трех дней идти вверх по течению.
Последовавшая вслед за этим стычка с бегемотихой отняла у них почти целую неделю. Как обычно, четыре груженных под завязку каноэ — с Флинном, Себастьяном, их «свитой» и награбленным добром, — тихо переправившись через Рувуму, шли вдоль берега реки вниз по течению к месту высадки напротив деревни Мтопо, и тут в их планы вмешался гиппопотам.
Это оказалась старая самка, которая всего несколько часов назад родила детеныша среди зарослей камыша на крохотном островке, отделенном от южного берега двадцатифутовой полоской воды, сплошь покрытой лилиями. Когда четыре каноэ с дружно и весело скандировавшими нараспев гребцами стали задним ходом заходить в протоку, она восприняла это как прямую угрозу своему отпрыску и пришла в бешенство.
Разъяренный гиппопотам две тонны весом сравним с ураганом в замкнутом пространстве. Резко вынырнув из-под ведущего каноэ, она подбросила Себастьяна, оруженосцев, четырех гребцов и всю их поклажу в воздух футов на десять. Изъеденное короедами каноэ, переломившись пополам, тут же затонуло.
С остальными тремя каноэ мамаша-бегемотиха поступила точно таким же образом, и в течение всего нескольких минут протока была усеяна плавающими обломками и барахтающимися в панике людьми. К счастью, они оказались не более чем в десяти футах от берега. Первым на сушу выбрался Себастьян. Впрочем, и остальные от него не сильно отстали. Едва оказавшись на берегу, все с места стартовали по саванне, как участники кросса, потому что появившаяся из воды бегемотиха, явно не удовлетворившись разгромом флотилии, всем своим видом показывала, что не прочь рассечь парочку незваных гостей своими похожими на гильотину челюстями.
Ярдов через сто она отказалась от погони и поспешила назад к воде, торжествующе фыркая и подергивая маленькими ушками. Бегуны же пробежали еще с полмили.
На ночь они расположились там же, без воды, одежды и оружия, а наутро после оживленного военного совета Себастьян был избран отправиться к реке и разведать, продолжала ли бегемотиха контролировать протоку. Поспешно вернувшись, он сообщил, что ситуация не изменилась.
Пришлось прождать еще три дня, пока мамаша с отпрыском не удалились. Это было время страданий от холода и голода, но в самом тяжелом положении оказался Флинн О’Флинн, чей ящик джина покоился под водой на глубине восьми футов. Утро третьего дня грозило ему очередным приступом белой горячки. Как раз перед уходом в очередную ежеутреннюю разведку на протоку Себастьян узнал от взволнованного Флинна, что у него на голове сидят три синих скорпиона. После короткого испуга Себастьян попытался стряхнуть с головы воображаемых скорпионов и тут же растоптать их. Флинн был удовлетворен.
Вернувшись с реки, Себастьян сообщил, что бегемотиха с чадом покинули остров и появилась возможность начать спасательные работы.
Выражая протест и ссылаясь на крокодилов, Себастьян, раздевшись, все-таки отважился зайти в воду и первым делом выудил драгоценный ящик джина.
— Храни тебя Господь, мой мальчик, — пробормотал Флинн, торопясь откупорить бутылку.
К утру Себастьяну удалось, оставшись нетронутым крокодилами, вызволить почти всю их экипировку вместе с награбленной добычей, и они пешком отправились в Лалапанзи.
Это была их последняя остановка на пути домой, и Себастьян чувствовал, что начинает сгорать от нетерпения. Он страстно хотел к Розе с Марией и был твердо намерен добраться домой к вечеру.
— Давай, Флинн. Пошли. — Он вытряхнул из кружки остатки кофейной гущи и, отбросив в сторону одеяло, крикнул сгрудившимся возле другого костра Мохаммеду с носильщиками.
— Сафари! В путь!
Девять часов спустя на закате дня он, взобравшись на последний хребет, чуть передохнул на его вершине.
Весь день, увлекаемый непреодолимым желанием, он ускорял шаг и оставил Флинна с колонной тяжело груженных носильщиков далеко позади.
И вот он стоял в одиночестве, ничего не понимая, глядя на все еще курящиеся обугленные останки Лалапанзи.
— Роза!
Ее имя прозвучало воплем отчаяния, и он как безумный бросился вперед.
— Роза! — кричал он, мчась по обожженной и вытоптанной лужайке. — Роза! Роза! Роза!
Отражаясь от окружавших холмов, имя отзывалось многократным эхом.
— Роза! — Заметив что-то среди кустов на краю лужайки, он побежал туда. Старая Нэнни с почерневшей засохшей кровью на цветастой ночной сорочке была мертва. — Роза! — Он бросился к дому.
Пепел теплым облаком клубился у ног, когда он заскочил на веранду.
— Роза! — Он перебирался через рухнувшие стропила, и его голос гулко раздавался в пустом каркасе дома без крыши.
Задыхаясь от вони горелого тряпья, шерсти и дерева, Себастьян вновь позвал уже охрипшим голосом:
— Роза!
Он обнаружил ее на выгоревшей кухне и решил, что она тоже мертва. Она лежала возле треснувшей и почерневшей стены. Ее ночная сорочка была изодрана и обгорела, закрывавшие лицо спутанные пряди волос были покрыты пеплом.
— Милая, моя милая. — Опустившись возле нее на колени, он осторожно тронул ее за плечо. Пальцы ощутили живую теплоту кожи, и от резкого облегчения у него перехватило в горле так, что больше не получилось произнести ни слова. Он лишь убрал с лица жены волосы и взглянул на нее.
Угольные разводы не могли скрыть бледный, мраморно-серый цвет кожи. Под крепко закрытыми воспаленными веками темнели синяки.
Кончиками пальцев Себастьян дотронулся до ее губ, и она открыла глаза. Но их невидящий взгляд был пуст, Роза смотрела мимо него. Эти мертвые глаза напугали его. Он не хотел в них смотреть и прижал ее голову к плечу.
Она не сопротивлялась, только безмолвно приникла к нему, и он уткнулся в ее пропахшие дымом волосы.
— Тебе больно? — шепотом спросил он, страшась ответа. Но она, не отвечая, неподвижно лежала в его объятиях.