Когда он наконец со вздохом откинулся назад, кожаные ремни кресла жалобно скрипнули под ним. Из его губ тихо вырвался наружу пузырек газа, пробравшийся наверх сквозь колбасу. Вновь ощутив ее вкус, Фляйшер в очередной раз умиротворенно вздохнул и бросил прищуренный взгляд с хорошо затененной веранды на ослепительно яркое солнце.
Тут он заметил «вестового». Добежав до ступенек, африканец замер в полуприсяде на самом солнцепеке, целомудренно заправив между ног набедренную повязку. Его черное тело блестело от пота, ноги запылились до колен, а грудь часто вздымалась, вдыхая жаркий воздух. Его глаза были опущены, поскольку он не имел права смотреть на Буану Мкубу до тех пор, пока тот официально не отметит его присутствие.
Герман Фляйшер уныло наблюдал за ним. Его благостное расположение духа мигом улетучилось, поскольку он уже предвкушал полуденную сиесту, а этот «вестовой» все испортил. Он взглянул на юг, на низкое, висевшее над горами облако, и потянул пиво. Затем вытащил из стоявшей перед ним коробки сигару и зажег ее. Сигара тлела медленно и равномерно, чем несколько исправила его настроение. Он докурил ее до конца и выкинул окурок за веранду.
— Говори, — буркнул он, и африканец, подняв глаза, тут же исполнился благоговением к красивой и достойной персоне комиссара. Хотя выражение восхищения было в большей степени ритуальным, герру Фляйшеру всякий раз становилось от этого капельку приятно.
— Вижу тебя, Буана Мкуба, Великий Повелитель. — Фляйшер ответил еле заметным кивком. — Я принес тебе приветствие от Калани, вождя Батжи с Руфиджи. Ты — его покровитель, и он преклоняется, распластавшись пред тобой. Он ослеплен красотой твоих желтых волос и твоего большого толстого тела.
Герр Фляйшер нервно заерзал в кресле. Любые, даже добросердечные намеки на тучность всегда раздражали его.
— Говори, — повторил он.
— Калани говорит так: «Десять солнц назад в дельту Руфиджи зашел корабль. Он подошел к острову Собак. Люди с этого корабля построили на острове жилища. На мертвой пальме над жилищами они повесили тряпку со знаком — синим с белым и с красным, много крестов в крестах».
С усилием выпрямившись в своем кресле, герр Фляйшер уставился на гонца. Сквозь розовую кожу проступили вены, и она постепенно побагровела.
— Калани еще говорит: «С тех пор как они появились на Руфиджи, их ружья не смолкают — они убивают много слонов, и в полдень в небе темно от птиц, которые прилетают за мясом».
Герр Фляйшер заметался в своем кресле, слова застряли у него в горле, а лицо налилось так, что грозило лопнуть, как перезревший плод.
— Калани еще говорит: «На острове два белых человека. Один мужчина очень худой и молодой и поэтому не главный. Другого мужчину видели только издалека, но он с красным лицом и большой. Сердце говорит ему, что это Фини».
Услышав это имя, герр Фляйшер обрел дар речи, правда, нечленораздельной — он взревел, как бык в период брачной охоты. Содрогнувшись, африканец болезненно поморщился, так как подобные вопли Буаны Мкубы обычно предшествовали многочисленным повешениям.
— Сержант! — уже более осмысленно заорал герр Фляйшер, вскакивая на ноги и тщетно пытаясь застегнуть пряжку ремня. — Rasch! [9]
О’Флинн вновь забрался на территорию Германии, О’Флинн опять обкрадывал империю, воруя принадлежавшую Германии слоновую кость, и вдобавок к этим оскорблениям еще и водрузил во владениях кайзера «Юнион Джек».
— Сержант, где же, черт возьми, тебя носит? — С невероятной для толстяка скоростью герр Фляйшер пересек веранду. Вот уже три года, с того самого момента, как он прибыл в Махенге, упоминание имени Флинна О’Флинна было способно отбить у него аппетит и довести до состояния, близкого к эпилептическому припадку.
Из-за угла веранды появился сержант аскари, и герр Фляйшер остановился как раз вовремя, чтобы на него не налететь.
— Боевой отряд! — гаркнул комиссар, щедро брызгая слюной от возбуждения. — Двадцать человек. Полная полевая экипировка с боекомплектами. Через час выступаем.
Отсалютовав, сержант метнулся через плац, и минутой позже раздались лихорадочные призывы сигнальной трубы.
Сквозь черную пелену безумной ярости к Герману Фляйшеру медленно возвращался рассудок. Тяжело дыша, с поникшими плечами, он пытался мысленно переварить содержание послания Калани.
Очередной набег О’Флинна отличался от его прежних бездарных вылазок из-за Рувумы, с территории Мозамбика. На этот раз он нагло заплыл в дельту Руфиджи с целой экспедицией да еще и с поднятым британским флагом. Фляйшер ощутил легкую тошноту, причиной которой никак не могла стать съеденная им свинина. В определенных обстоятельствах он умел распознать предпосылки международного инцидента.
Не исключено, что этот момент может стать для его отечества судьбоносным. Он сглотнул от перевозбуждения. Трясти ненавистным флагом в лицо кайзеру выглядело уже чересчур. Это был исторический момент, в центре которого оказался Герман Фляйшер.
Испытывая легкую дрожь, он поспешил к себе в кабинет, чтобы набросать губернатору Шее доклад, который может спровоцировать мировую катастрофу, в результате которой немецкий народ обретет мировое господство.
Часом позже, восседая на белом осле, он уже выезжал из резиденции в мягкой широкополой шляпе, глубоко надвинутой на лоб, чтобы укрыть глаза от яркого солнца. За ним с винтовками на плечах следовали чернокожие аскари. В своих кепи-«коробочках», со свисавшими сзади до плеч отворотами, в отглаженной форме цвета хаки, они щеголевато маршировали, дружно поднимая и опуская ноги, словно на параде перед командующим.
Дня за полтора они должны были добраться до слияния рек Киломберо и Руфиджи, где швартовался паровой катер комиссара.
Когда Махенге скрылся из виду, герр Фляйшер наконец-то смог расслабиться и его внушительный зад расплылся по седлу, слившись с ним воедино.
— Ну, теперь-то ты все понял? — с сомнением в голосе спросил Флинн. За последние восемь дней совместной охоты он потерял всякую уверенность в способности Себастьяна выполнять простейшие инструкции, не внося в них какие-то самодеятельные коррективы. — Плывешь по реке до острова и грузишь слоновую кость на дау. Потом берешь все каноэ и возвращаешься сюда за следующей партией. — Флинн сделал паузу, чтобы голова Себастьяна смогла как губка хорошенько впитать сказанное. — И, ради Бога, не забудь про джин, — добавил он.
— Да все в порядке, старик. — С восьмидневной черной щетиной и облупленным от солнца носом Себастьян уже начинал походить на настоящего браконьера. Широкополая тераи [10] , одолженная ему Флинном, была надвинута до самых ушей, а острая как бритва слоновая трава превратила в лохмотья штанины брюк и поистрепала некогда начищенные ботинки. Кожа на запястьях и за ушами распухла и пылала, покраснев от укусов насекомых. От жары и бесконечных пеших походов он совсем исхудал, черты лица обострились и огрубели.