Он лежал и слушал ровное дыхание спящей возле него Розы. Это его раздражало, и ему не хватало лишь предлога, чтобы разбудить ее и заставить поговорить с ним. Однако вместо этого он сунул руку в свой служивший ему подушкой вещмешок и нащупал там гладкое стекло холодной бутылки.
В балке негромко крикнула какая-то ночная птица, и Флинн, отложив бутылку, резко сел. Сунув два пальца в рот, он повторил птичий крик.
Точно маленькое черное привидение, через пару минут в лагере возник Мохаммед. Подойдя к Флинну, он присел на корточки.
— Вижу тебя, Фини.
— И я тебя тоже, Мохаммед. Все хорошо?
— Все хорошо.
— Манали пробрался в лагерь к немцам?
— Он сейчас спит возле того, кто приходится мне братом, и на рассвете они вновь поплывут вниз по Руфиджи к большой германской лодке.
— Ну и хорошо! — пробормотал Флинн. — Ты молодец.
Мохаммед тихо кашлянул, давая понять, что рассказ еще не окончен.
— Что там еще? — спросил Флинн.
— Когда я благополучно привел Манали к своему брату, то пошел назад долиной и… — он несколько замялся, — возможно, не время говорить о таких вещах сейчас, когда наш Манали безоружный отправляется в германское логово.
— Говори, — настоятельно потребовал Флинн.
— Тихо и бесшумно я пришел туда, где долина спускается к маленькой речушке под названием Абати. Знаешь это место?
— Да, если идти балкой, то примерно в миле отсюда.
— Да, это там, — кивнул Мохаммед. — Именно там я увидел какое-то движение в ночи — словно гора вдруг обрела ноги.
Холодок молнией пробежал у Флинна по спине, и у него мучительно сперло дыхание.
— Ну? — еле слышно выдохнул он.
— Эта «гора» была вооружена зубами, которые едва не касались земли при ходьбе.
— Землепашец! — прошептал Флинн, и его рука тут же упала на покоившееся возле лежанки заряженное ружье.
— Это был он, — вновь кивнул Мохаммед. — Он пасется, направляясь к Руфиджи. Однако звук ружья донесется до ушей германцев.
— Я не буду стрелять, — прошептал Флинн. — Просто хочу на него взглянуть. Еще разок. — И лежавшая на ружье рука задрожала, как у больного лихорадкой.
Солнце взошло и расположилось на холмах бассейна Руфиджи огненно и красочно, будто расплавленное золото. От его тепла над болотами и заводями притока Абати стал струйками подниматься туман, и они курились, словно угли гаснущего пожара.
Под сенью эвкалиптов воздух еще хранил прохладу, как ночные воспоминания, но пробивавшиеся длинными стрелами сквозь ветви солнечные лучи пронзали и рассеивали ее.
Трое канн-самцов поднялись от реки — крупнее домашнего скота, коричневые, с синеватым отливом, и бледно-белыми, будто прочерченными мелом полосами вдоль туловища, они прошлись друг за другом, покачивая солидными подгрудками, мощными короткими рожками и пучками более темной шерсти на лбу. Когда животные поравнялись с эвкалиптами, первый самец, неожиданно насторожившись, остановился. На несколько секунд они будто замерли, глядя сквозь частокол эвкалиптовых стволов, куда из-за густой листвы и ветвей свет еще не успел проникнуть в полной мере.
Первый самец мягко фыркнул и свернул с тропы, ведущей к деревьям. Легко ступая для таких крупных животных, канны обогнули лесок и удалились вверх по склону в сухую колючую поросль.
— Он там, — прошептал Мохаммед. — Канны увидели его и свернули.
— Да, — согласился Флинн. — В таком месте он может проторчать и целый день. — Он сидел футах в десяти над землей на разветвлении дерева мбанга и вглядывался в плотную стену эвкалиптов, которую отделяли от него примерно триста ярдов открытого пространства. От волнения и выпитого джина бинокль в его руках дрожал, а сам он сильно вспотел, очередная капелька пота, появившись где-то на линии волос, скатилась по щеке, зудя, как насекомое, он смахнул ее.
— Мудрый человек не трогал бы его и тихо ушел, как это сделали канны, — высказал свое мнение Мохаммед. Он стоял внизу, притулившись к дереву, прижимая к груди ружье Флинна. Флинн ничего не ответил. Не отрывая глаз от бинокля, он медленно водил им вокруг.
— Он, должно быть, где-то среди деревьев, я отсюда его не вижу. — Высвободив ногу, Флинн спустился вниз к Мохаммеду, взял ружье и проверил, чтобы вновь убедиться, что оно заряжено.
— Не трогай его, Фини, — упорно твердил Мохаммед. — Это бессмысленно: мы все равно не сможем унести бивни.
— Оставайся здесь, — сказал Флинн.
— Германцы услышат, Фини. Они близко, очень близко.
— Не буду я стрелять, — ответил Флинн. — Мне надо его снова увидеть — и все. Я не буду стрелять.
Мохаммед протянул ему вынутую из вещмешка бутылку. Флинн выпил.
— Оставайся здесь, — повторил он хриплым от крепкого спиртного голосом.
— Осторожнее, Фини. Он стар, и у него дурной характер — будь осторожнее. — Мохаммед наблюдал за тем, как Флинн вышел на открытое пространство. Он шел не спеша, с уверенностью человека, вовремя вышедшего на давно запланированную встречу. Дойдя до эвкалиптов, он без остановки направился вглубь.
Землепашец спал стоя. Его маленькие, плотно закрытые глаза терялись в обвисшей морщинистыми мешками коже. Слезы темной дорожкой струились по морде, а вокруг прозрачной пеленой роились мошки. Изодранные, похожие на боевые знамена безветренным днем уши не шевелились. Бивни, словно костыли, подпирали старую бугристую голову, а между ними, серый, обмякший и тяжелый, свисал хобот.
Увидев слона, Флинн стал пробираться к нему среди стволов эвкалиптов. Картина казалась несколько нереальной, так как свет низкого солнца, пронизывая золотыми лучами ветви деревьев, отражался в переливающейся зеленой дымке эвкалиптовой листвы. Лесок оглашался пением цикад.
Флинн двинулся в обход, пока не оказался прямо напротив спящего слона, а потом пошел к нему. Шагов за двадцать до слона Флинн остановился. Он стоял расставив ноги, держа ружье наготове и слегка задрав голову, чтобы полностью видеть гигантскую тушу старого самца.
До самого последнего момента Флинн верил, что не выстрелит. Он ведь пришел лишь для того, чтобы еще разок взглянуть на него, однако это было сродни обещанию алкоголика сделать один-единственный глоток. Он почувствовал, как безумие овладевало им откуда-то снизу, от основания позвоночника. Тело, словно сосуд, наливалось чем-то горячим, подступавшим к самому горлу. Флинн попытался его остановить, но ружье стало подниматься словно само собой. Он ощутил, как в плечо уперся приклад. Затем он с удивлением услышал голос — голос, раздавшийся в лесу совершенно отчетливо и от которого тут же стихли цикады. Это был его собственный голос — крик, словно брошенный самому себе вызов.
— Ну, так давай же! — заорал он. И старый слон, пребывавший в состоянии грозной окаменелости, будто в одно мгновение ожил. Он двинулся на Флинна, словно черная глыба подорванной динамитом скалы. Флинн увидел это в прицел ружья, твердо нацеленного прямо между глаз — туда, где кожа у самого основания хобота образовывала мощную горизонтальную складку.