Саймс решительно заявил о своем неведении относительно взаимоотношений леди Фэррэлс и лакея-поляка.
— Этот человек хорошо справлялся со своими обязанностями. Я ни в чем не могу на него пожаловаться. А поскольку я не знаю польского языка, то не могу судить, что миледи говорила ему, обращаясь к нему на родном языке.
Когда ему задали вопрос об отношениях между супругами Фэррэлс, он ответил, что между ними, безусловно, бывали трения и моменты взаимного напряжения, но это не удивительно, если учесть, какими разными людьми они были. Что же касается бурной ссоры в последний день перед смертью сэра Эрика, то он о ней ничего не знал.
— Все, что происходит в спальнях, находится в ведении горничных. К этому я не имею ни малейшего отношения.
— Вот образцовый слуга! — прошептал Морозини. — Он ничего не видит, ничего не слышит и ничего не говорит.
На допросе могли бы обойтись и без него.
— Ванда будет поинтереснее.
Однако свидетельские показания Ванды перенесли на вторую половину дня. Сэр Эдвард Коллинз извлек из складок своего струящегося пурпура с горностаем часы, сообщил, что настал час ленча, и объявил перерыв. Продолжение судебного заседания назначили на половину третьего.
Обрадовавшись возможности вырваться из душной атмосферы суда, друзья решили пойти позавтракать в бар «Савоя». Неизменно галантный Альдо предложил пригласить и леди Дэнверс, но после своего неудачного выступления в суде герцогиня нуждалась в отдыхе и потому поспешила удалиться.
Друзья ее не нашли.
Однако, когда они вышли из зала вместе с остальной публикой, их ожидал сюрприз, которого они предпочли бы избежать. В просторном холле Олд-Бэйли их догнала леди Риббсдейл и тут же повисла на руке у Альдо.
Салли Пенковскую, подругу детства Бертрама Кутса. Альдо понял, что новые обвинения, выдвинутые против леди Фэррэлс, исходили от нее.
Сказанное Салли можно передать всего в нескольких словах: примерно за неделю до смерти сэра Эрика Салли застала свою хозяйку в рабочем кабинете хозяина. Леди Фэррэлс отодвинула панель с фальшивыми корешками книг и наклонилась к дверце холодильного шкафа.
— Она уже открыла его или только пыталась открыть? — уточнил сэр Джон Диксон.
— Мне показалось, что открыла, но, заметив мое присутствие, она поднялась, задвинула створку и, пожав плечами, вышла.
— Она показалась вам смущенной?
— В общем, нет. На ее лице играло даже что-то вроде улыбки.
— О, господь милосердный! — простонал Альдо. — Она-то что там делала?
Сэр Десмонд, приступивший к допросу свидетельницы, ответил на вопрос Морозини.
— Я не понимаю, почему обвинение придает такое значение показаниям этой свидетельницы. Леди Фэррэлс — хозяйка в собственном доме и могла находиться где ей угодно.
Что особенного в том, что ей было любопытно самой посмотреть на любимую игрушку ее мужа? Ее присутствие в кабинете не вызывает никакого удивления. Зато ваше появление там, свидетельница Пенковская, кажется мне более чем странным.
Вы одна из горничных особняка на Гросвенор-сквер. Из этого следует, что вы занимаетесь жилыми комнатами и в первую очередь находитесь в услужении у хозяйки. Мне бы хотелось знать, что вам понадобилось в кабинете сэра Эрика. Эти покои находятся в ведении мужской прислуги.
Под каштаново-коричневой фетровой шляпкой, надвинутой почти до бровей, Салли, достаточно миловидная девушка, залилась румянцем. Она нервно теребила в руках перчатки, не решаясь заговорить.
— Отвечайте же, — настаивал адвокат. — Или я должен заключить, что вы следили за вашей хозяйкой, а в этом случае вы должны нам объяснить почему. Если я правильно запомнил, то вначале вы говорили о том, что она всегда была расположена к вам.
— Да, это правда. И вовсе я за ней не следила, клянусь вам!
— Вы уже дали клятву. Так что же вы делали?
— Я… я искала Станислава.
— То есть того, кого вы знали под этим именем. Почему вы его искали?
И опять Салли заколебалась, прежде чем ответить.
— Ну-у… я должна признаться, что симпатизировала ему… и даже испытывала дружеские чувства.
— А может быть, и нечто большее?
— Я… не знаю, но поймите меня правильно, ведь он был поляк, так же, как и я.
— Но вы же не полька. Ваша мать была уроженкой Уэльса.
— У нас это не считается. Важно, кто твой отец, а мой отец научил меня любить Польшу и говорить на польском языке. Увидев своего соотечественника, я была счастлива, что могу поговорить с ним по-польски. Вообще-то он и не обращал на меня особого внимания. Но я сразу поняла, что хотя он работает в доме лакеем, на самом деле занимает куда более высокое положение. И я всегда искала возможности встретиться с ним и поговорить…
— Но если вы так стремились говорить по-польски, то почему бы вам не обратиться к Ванде, личной горничной леди Фэррэлс?
— С Вандой не так-то легко было говорить. Она редко вступает в разговоры и держит себя очень сурово. Станислав — дело другое….
— В этом нет сомнения: он мужчина и к тому же молодой. Должны ли мы понимать ваши слова в том смысле, что в этот день, войдя в кабинет сэра Эрика, вы надеялись встретить там Станислава? Хотя и это тоже по меньшей мере странно.
— Вовсе нет! — внезапно обиженно запротестовала Салли. — Я шла из кухни, откуда несла поднос для миледи, и собиралась выпить чашку чая, когда вдруг увидела открытую дверь кабинета и услышала шум…
— Разглядывание дверцы шкафа, я полагаю, занятие бесшумное.
— Ну да, конечно, но мне показалось, что там Станислав… Тогда я решилась и вошла. Больше мне сказать нечего.
— Придется удовольствоваться тем, что вы уже сказали.
Благодарю вас.
Молодая полька повернулась, чтобы уйти, но тут раздался спокойный голос Анельки:
— Эта девушка лжет. Я не знаю, с какой целью. Она никогда не встречалась со мной в кабинете моего мужа.
Слово взял судья:
— Вы не подтверждаете ее свидетельства?
— Ни в коей мере. Полагаю, что фальшь ее слов очевидна.
— Что вы имеете в виду?
— Очевидна по крайней мере для любой хозяйки дома.
Предположим, я находилась в кабинете своего мужа, увидела, что входит эта девушка, и ограничилась тем, что вышла с улыбкой? Или как она там сказала — с чем-то вроде улыбки?
Но это же смеху подобно! Выйти должна была бы она, предварительно ответив мне на вопрос, что она делает там, где не имеет права находиться! Так, и только так поступила бы любая хозяйка дома со своей горничной.