Я посмотрела в его тоскующие глаза и махнула рукой.
— Ладно, уговорил! Трус несчастный! Оставляй свою сумочку. Но, предупреждаю, если у меня возникнут с ней проблемы, я тебя найду!
Лицо Кружкова просияло. Он живо наклонился и поднял с пола стоявший там кейс. Положив его на колени, Кружков весело щелкнул замками и откинул крышку.
— Вот она. Все на месте — тютелька в тютельку! — заботливо объяснил он. — Я и бумажку с адресом обратно в кармашек сунул. Тебе ее только отдать из рук в руки — и все дела. Может, еще вознаграждение получишь! — с довольной улыбкой пошутил он.
— Гора с плеч? — ехидно спросила я.
Кружков покорно развел руками. Он действительно немного устал от неприятностей.
Выпроводив его, я занялась сумочкой. Вообще-то шарить в чужих вещах неприлично, но должна же я была знать, как зовут их хозяйку. Потрошить все сверху донизу я не собиралась.
Сумочка была довольно симпатичной, но порядком истрепанной. Сработанная где-то в далекой Турции, в полукустарной мастерской, она была сшита из тонкой непрочной кожи, которая мигом протирается на сгибах. Такая продукция быстро теряет товарный вид и вынуждает купившего ее горько пожалеть о выброшенных деньгах. Единственным утешением остается то, что это сравнительно небольшие деньги.
Я расстегнула застежку-«молнию» и произвела беглый осмотр содержимого. Ничего особенного: кошелек, помада, расческа, зеркальце — все как обычно. В кармашке позвякивали ключи от квартиры. Если бы у Кружкова хватило духу, он мог бы запросто оставить сумочку в квартире хозяйки. Он на это не решился и поступил, разумеется, совершенно правильно.
Отдельно лежал паспорт в упругой пластиковой обложке, на которой был вытеснен пышный имперский орел с двумя головами. Уголки у пластиковой обложки были отделаны тусклым желтым металлом.
Я раскрыла паспорт — он был старого образца, еще советский. Владелица, похоже, не торопилась его менять. Наверное, ей уже некуда было спешить — судя по дате рождения, женщине оставалось три года до пенсии.
С фотографии на меня смотрело сосредоточенное некрасивое лицо, слишком широкое и слишком скуластое для женщины. Короткие стриженые, выкрашенные до черноты волосы не делали это лицо симпатичным — скорее, наоборот. Но особенно неприятны были глаза — маленькие, подозрительные, слишком близко посаженные. Даже с фотографии они выглядывали так въедливо, что заставляли невольно поеживаться.
Мне подумалось, что хозяйка паспорта — из тех женщин, что с удовольствием затевают скандалы в общественном транспорте и на рынках, всегда и всюду доказывая свою правоту. Ничего удивительного, что она живет одна. Такие женщины обычно быстро отправляют мужа на погост — и хорошо, если только одного. Я начинала понимать нерешительность Кружкова.
Конечно, было немного стыдно так думать о женщине, которая сейчас, возможно, испытывала невыносимые муки, тем более что все это могло оказаться лишь плодом моей буйной фантазии, а незнакомка на самом деле является образцом женственности, душевным и безобидным существом.
Чтобы отвлечься от неудачной фотографии, я пролистала паспорт. Женщину звали Татьяной Михайловной, фамилия ее была Самойлова. Судя по документу, замужем она не была. Жила на улице Садовой, в доме номер двадцать четыре. Я мысленно представила, где этот дом находится, и невольно опять удивилась, что заставило Татьяну Михайловну тащиться ночью через весь город, да еще не в самый благополучный район.
Кружков упоминал о том, что в сумочке были какие-то деньги. Я не удержалась от любопытства и проверила кошелек. Деньги действительно имелись, но совсем небольшие — чуть больше пятидесяти рублей. Хотя, если бы речь шла об ограблении, забрали бы и их.
Сложив все вещи обратно, я закрыла сумочку и стала решать, что делать дальше. Мне совсем не хотелось начинать день с посещения больницы, но, зная свой характер, я понимала, что откладывать это посещение не имеет смысла, тем более что Кружкова я уже обнадежила. Лучше было разделаться с этим раз и навсегда.
В столе нашелся пустой пакет, я завернула в него чужую сумку и вышла из кабинета. В приемной моя секретарша Марина сосредоточенно трудилась за компьютером. По утробным электронным звукам, даже не глядя на экран, можно было догадаться, что речь идет об очередной компьютерной игре. Что поделаешь — лето, мертвый сезон. Даже криминалитет расслабляется на фоне летней жары, не желая поставлять свежий материал для нашей газеты.
— Мариночка, я убываю по личному делу, — сообщила я. — Вернусь в самом обозримом будущем. Если появятся посетители или громкие сенсации, пусть ждут.
— Принято к сведению! — отрапортовала Маринка и, крутанувшись на вращающемся кресле, с любопытством уставилась на меня. — Личные дела — это для женщины самое главное. А они какие личные? Очень личные или просто личные? — Подтекст вопроса был мне понятен. Очень личные дела были слабым местом Маринки. Она пришла к нам в редакцию совсем молоденькой и наивной выпускницей романо-германского отделения филфака с возвышенными и несколько книжными представлениями о любви и личной жизни. С тех пор утекло довольно много воды. Маринка превратилась в эффектную молодую женщину, чей опыт обогатился бесчисленными романами, по большей части неудачными. Причиной были все те же мечты о возвышенном, которые в Маринкином случае трансформировались в поиски идеального мужчины. Проблема эта стара как мир и неразрешима, как строительство вечного двигателя, но Маринка не отчаивалась и продолжала свои поиски.
Между нами установились по-настоящему дружеские отношения, и мы постоянно делились друг с другом подробностями личной жизни, хотя следует откровенно признать, с некоторых пор мне стало казаться, что на фоне Маринки у меня вовсе нет никакой личной жизни. Порой я чувствовала себя рядом с ней настоящей монашкой. Поэтому и сейчас мне ничего не оставалось, как признаться, что эти личные дела претендуют на звание таковых с большой натяжкой.
Маринка была заметно разочарована.
— Я-то думала, что здесь замешан мужчина! — с неудовольствием заметила она. — Так бы и сказала — просто дела.
— Мужчина здесь замешан безусловно, — возразила я. — Ты его только что видела. Но не в том смысле, который ты подразумеваешь. Он просто заварил небольшую кашу, которую вежливо попросил за него расхлебать. Поскольку он в некотором роде доводится мне родственником, пришлось любезно согласиться.
— Какая-то некрасивая история? — деловито осведомилась Маринка. — Речь идет о супружеской неверности?
— Скорее о наезде, — сказала я. — История действительно некрасивая, но к моему родственнику имеющая лишь косвенное отношение. В общем, я уезжаю, но ненадолго, — с этими словами я покинула редакцию.
Летнее утро уже было в самом разгаре. Я вела свою «Ладу» по залитым солнцем улицам и думала о чем угодно, только не о несчастной Татьяне Михайловне. Вдоль тротуаров на деревьях зеленела сочная листва, сверкали витрины магазинов, девушки в легких платьицах ели на ходу мороженое, проносились разноцветные автомобили — в общем, жизнь била ключом. Хотелось мечтать о золотых пляжах, лазурных водах, о личной жизни, наконец.