«Ну все, Оля, приплыли», — подумала я и всхлипнула. Не знаю, как у других получается, но если я заметила, что сошла с ума, то мне себя стало жалко. Я вдруг четко поняла, что наступил конец всему: редакции, газете, жизни.
Я заплакала. Да, признаюсь, и мне ни капельки не стыдно. Открытие, которое я только что сделала, нуждалось в орошении слезами. Вот оно и оросилось.
Я лежала и шмыгала носом, думая, что со мною поступили еще по-человечески: на мне не было смирительной рубашки. Да и свет какой-никакой горел в палате. Хотя, если бы не было света, я бы не сразу поняла, что у меня слетел чердак, — крокодила бы не заметила и думала, что все нормально.
— Ты проснулась? — услышала я справа от себя чей-то шепот. Мне вдруг стало жутко. Сами представьте себе: проснуться в психушке и вдруг узнать, что ты в этой палатке номер шесть не одна.
Я охнула, схватилась за сердце, села на кровати и прижалась к стене. Только после этого я посмотрела на того, кто сидел у изголовья моей кровати.
А это была Маринка.
— Ты чего это? — спросила она сонным голосом.
— А ты? — на всякий случай решила выяснить я.
— Жду вот, когда ты проснешься, чтобы самой наконец заснуть. Ты проснулась или все еще бредишь?
— А я бредила? — спросила я и принялась оглядываться.
— Пока спала — нет, — нагло сказала Маринка, — а сейчас — не знаю.
Я внимательно посмотрела на Маринку, потом медленно и серьезно огляделась вокруг.
Это была не больница, а черт знает что. Уже через минуту я догадалась, что нахожусь скорее всего в доме у Траубе, потому что только у него мог быть такой дикий интерьер.
Крокодил на потолке действительно был. Был изображен. Причем он был частью росписи всей комнаты. Как я сообразила, замысел великого живописца состоял в том, чтобы создать иллюзию нахождения на дне морском.
На стенах были намалеваны всякие обитатели морей — от крабов до дельфинов. Полы были расписаны под камни и песочек. Ну а на потолке, как я уже сказала, плавали крокодилы, причем, как и положено, находясь на дне, я их видела снизу, то есть крокодил как бы пикировал на меня пузом.
Все-таки сумасшедший дом. Правильно я первый раз подумала.
— Рассказывай, что было, — скомандовала я, слезая с кровати. Как я увидела, одета я была в свой же костюм, только пиджак висел на спинке стула. Юбка помялась и… ну, в общем, не будем о грустном.
Комната, в которой находились мы с Маринкой, была небольшой: метров двенадцать. Две кровати, две тумбочки, шкаф. Две кровати навели меня на мысль, что комната эта принципиально предназначается для гостей. Единственное, что не было понятно: зачем Траубе нужно своих гостей опускать на дно морское?
Творческого замысла маэстро я не поняла. Но и не претендовала на это. Дно — так дно.
— А что рассказывать? — Маринка потянулась и встала со стула. На ней была надета незнакомая мне пижама. Наверное, хозяйская. Здорово мы здесь устроились, пока я была не в себе. То есть в беспамятстве.
— Когда ты брякнулась в обморок, майор притащил тебя в дом. Ты бы видела, как он над тобой кудахтал! Боже мой! Я уж подумала, грешным делом, что… Но об этом потом… Тебя положили в той комнате, где мы первый раз общались с Петром. А потом, когда до хозяина дошла весть о смерти старшего сына, он совсем впал в прострацию. Варвара все взяла в свои руки. Она хотела тебя отправить на «Скорой» в город, но майор помешал, добрался до старикана, а тот разрешил нам обеим остаться здесь до утра. Вот и все.
— Оперативники приезжали? — спросила я, оглядываясь в поисках сигарет. Маринка поняла меня и подала мою пачку. Наверное, она ее вытащила у меня из сумочки. Где же находится сама сумочка, я пока не заметила.
— Приезжали. Погибли Петр, его жена и оба сына. — Маринка вздохнула. — Детей за что же? Непонятно. Менты за основную версию взяли бизнес Петра, с тем и уехали… Он, кстати, оказался завязан на какие-то нехорошие истории и у ментов проходил по картотекам.
— Ну а что конкретно? — спросила я. — Какой заряд, как был заложен, ну и все прочее?
— Да не знаю я! — ответила Маринка и возмущенно покачала головой, словно я у нее спросила что-то супер-пуперсекретное. Вроде личного кода американского президента к ядерному чемоданчику.
Или у них там не чемоданчики, а «дипломатчики»? Не важно.
— Единственное, что я знаю, так это то, что бизнес у Петра не очень хорошо шел. Часть денег на покупку этой машины ему дала Варвара…
— А она откуда взяла деньги? — спросила я и тут же закивала, показывая Маринке, что заострять внимание на моем вопросе вовсе не нужно, лучше просто продолжить рассказывать. Маринка и продолжила, словно и не расслышала.
— И, кстати, твой майор, — Маринка впервые в жизни именно так выделила слова «твой майор»! — Твой майор, — с удовольствием повторила она, пристально глядя на мое лицо, — сказал, что эти деньги послужат для нее неплохим алиби. Ну, то есть если бы она хотела убить Петра, то сперва бы вернула себе долг. А так — и требовать уже не с кого… Вся семья погибла. Кошмар!
— Да уж. Это все? — спросила я.
— Ни фига! Оперативники здесь бродили до самого вечера. «Скорая» еще приезжала. Тебя чем-то кольнули, поэтому ты и продрыхла без задних ног до полуночи.
Маринка вздохнула и пожаловалась мне:
— А я, как дипломированная медсестра при смертельно больной, глаз не сомкнула…
— И маковой росинки в ротике не было, — продолжила я за нее. — Это все?
— Все. А что еще может быть?
— Ну как же. — Я подошла к окну и отдернула немного занавеску. Действительно, ночь. Вот это укольчик! А спать-то больше и не хочется! — Все-таки убили старшего сына и наследника! Как Федор Аполлинарьевич себя чувствует? Нервничает и кричит или, наоборот, впал в задумчивость?
— Впал, — криво усмехаясь, ответила Маринка. — Он потребовал у Варвары свои линзы и начал чертить эскиз памятника. Представляешь? При этом он твердит что-то про синтез искусств и про то, что талантливый в одном — обязательно талантливый и во всем, и, короче, он собирается сказать новое какое-то слово и в памятниках… Идиотизм полнейший! Варвара поплакала, да. Но она — человек. Тюфяк этот, Аркадий вообще куда-то пропал. Кажется, спрятался. Его майор, твой майор, — тут же поправила саму себя Маринка, — раскрутил на раз, и он признался, что нарочно заложил кучу петард в саду.
— Зачем?! — вскричала я.
— Не угадаешь, — улыбнулась Маринка, — папочке на юбилей решил фейерверк устроить. — Кретин, — сказала я и бросила сигарету в пепельницу.
— Папаша его так же сказал и прогнал его с глаз долой.
Я подумала, еще раз посмотрела в окно и еще раз подумала, что спать не хочу. Маринка, как я заметила, несмотря на ее притворные жалобы, тоже не очень-то устала.